Утренняя заря нового оккультизма

27 января 1912 г., Кассель

Моей задачей сегодня будет дать сперва чисто ис­торическое описание, за которым послезавтра после­дует более глубокое введение в импульсы розенкрей­церского мышления, воления и действования. Сегодня понимание навстречу розенкрейцерству можно нести, лишь глубоко усвоив душой, что розенкрейцерство не является чем-то, что раз и навсегда приобрело историческую норму, но является, в сущности, в каждом столетии чем-то иным. И это так потому, что оно пос­тоянно должно применяться к условиям настоящего момента. Нам ведь ясно, что основополагающие им­пульсы духовной науки должны все больше вживать­ся в культуру нашего времени, но что в западной культуре, в которой мы находимся, это происходит с тру­дом. Не сегодня-завтра стать другим человеком благодаря духовной науке невозможно, потому что вследствие нашей кармы мы родились в западной культуре. Мы не можем делать это так легко, как представители каких-либо человеческих взаимосвя­зей, которые могут исходить из расовых или религиоз­ных предпосылок. Ибо ведь нашим основным принци­пом должно быть, что мы не стоим, например, на поч­ве какого-либо религиозного исповедания, но видим в различных религиозных системах ту или иную разработку спиритуальной жизни. Это зерно спиритуальной истины духовная наука должна отыскивать во всех религиозных мировоззрениях. Само собой разумеется, что как западный человек антропософ может быть легко превратно понят, и больше всего — со стороны различных религиозных исповеданий и мировоззрений, какие мы видим вокруг нас.

Правильно понимая, чем мы хотим быть как сторонники духовной науки, мы должны твердо стоять на некоторой почве — на почве исторического становления. Мы должны постичь, что духовная наука — это событие в историческом развитии. Каждый, сидящий здесь, был воплощен в каждом культурном периоде, причем был повторно воплощен в каждом культурном периоде. Но каков же смысл этих воплощений? Почему человек должен переживать все эти различные пути обучения посредством своей жизни в различных эпохах культурного развития? Вопрос этот привел Лессинга к его исповеданию идеи реинкарнации. Лессинг сказал себе: люди прошли раньше через все возможные культурные периоды, и они должны возвращаться, чтобы учиться новому и соединять старое с новым. Лессинг думал приблизительно так: Должен быть смысл в том, что мы проходим через различные инкарнации. И этот смысл заключен именно в том, что в каждой новой инкарнации человек переживает новое в добавление к старому.

Ведь уже часто указывалось на то, что следующие одна за другой эпохи полностью отличались друг от друга. Сегодня должно быть точнее указано на чрезвычайно важный момент, на тринадцатое столетия. Можно сказать, что инкарнированные к этому времени люди переживали нечто совсем особенное, нечто, чего не могли переживать люди, воплощенные в иные эпохи. И то, что я скажу теперь, я говорю в согласии со всеми теми, кто смел пройти в известной мере повышенную духовную жизнь и снова инкарннрован се­годня. Они знают все это.

В тринадцатом столетии для всех людей, даже для самых просветленных умов, также и для посвя­щенных, царила духовная тьма. Все, что тогда, в три­надцатом столетии знали о духовных мирах, знали через предание или от посвященных уже ранее, про­буждавших свое воспоминание о том, что они пере­жили прежде. Но на короткое время даже эти духи не могли непосредственно взирать в духовный мир. Это короткое время помрачения должно было на­стать тогда, чтобы подготовить характерное для на­шей нынешней эпохи — сегодняшнюю интеллекту­альную, рассудочную культуру. Важно, чтобы мы имели это сегодня в пятом послеатлантическом культурном периоде. Так не было в греческом культур­ном периоде. Вместо нынешнего рассудочного мыш­ления тогда доминировало непосредственное созер­цание. Человек, так сказать, срастался с тем, что он видел и слышал, даже с тем, что он мыслил, человек срастался тогда. Тогда не мудрствовали столь много, как это происходит и должно происходить се­годня, ибо такова задача пятого послеатлантического культурного периода.

Тогда, в тринадцатом столетии, должны были быть избраны особенно пригодные для посвящения люди, а само это посвящение могло произойти лишь по ис­течении того короткого времени помрачения. Сегодня невозможно еще назвать то место в Европе, где про­исходило то, о чем я теперь расскажу. Но недалеко время, когда сможет произойти И это.

Сегодня будет говориться об утренней заре нового оккультизма. Речь идет о том, что в то помраченное время жило двенадцать человек, двенадцать выдаю­щихся духов, объединившихся, чтобы способствовать поступательному движению человечества. Все они не могли непосредственно взирать в духовный мир, но они могли оживить в себе воспоминание о том, что
они пережили благодаря прежнему посвящению. И карма человечества распорядилась так, что в семи из этих двенадцати человек было воплощено то, что сохранилось людям от остатков древней атлантической культуры. Уже в моем «Тайноведении» было сказано, что в семь мудрых учителей древней святой Индии было перенесено то, что осталось от атлантической эпохи. Семь мужей, которые были снова инкарнированы в тринадцатом столетии, которые составляли часть двенадцати, были именно теми, кто мог оглядываться на семь течений атлантической культуры и на то, что продолжало жить далее как эти семь течений. Из семи этих индивидуальностей каждый мог сделать плодотворным для тогдашнего и нынешнего времени лишь одно из течений. К этим семи присоединились четыре других, которые не могли оглядываться на давно истекшие древние эпохи, как семь названных мудрецов, но эти четыре личности могли оглядываться на что усвоило человечество во время четырех послеатлантических культурных периодов. Первый мог оглянуться на древнеиндийскую эпоху, второй — на древнеперсидскую, третий — на египетско-халдейско-вавилоно-ассирийскую, а четвертый — на греко-латинскую эпоху. Эти четверо соединились с семью в коллегию мудрых мужей в тринадцатом столетии. Двенадцатый имел, так сказать, меньше всего воспоминаний, он бы наиболее интеллектуальным и должен был в особенности развивать внешние науки. Эти двенадцать не только жили далее в переживаниях западного оккультизма, но могли также инкорпорироваться в личностях, знавших нечто из оккультизма. Совсем oco6oе указание на это мы встречаем у Гете в его поэме «Тайны».

Итак, мы должны говорить о двенадцати выдающихся индивидуальностях, и к ним пришел тринадцатый, который после эпохи помрачения должен был быть избран для достижениянеобходимого посвящения в западной культуре. Обстоятельства таинственны, и я, естественно, могу лишь рассказать вам следующее, но для меня все это совершенно объективная истина. Вы же сможете проверить это, если соберете все, что было сказано   антропософски ориентированной духовной наукой в течение последних лет, и добавите к этому то, что вы знаете из внешней истории, начиная с тринадцатого столетия.

Коллегии двенадцати мудрых мужей было известно, что в эпоху должно было родиться дитя, жившее в Палестине во время События Христа и бывшее при Мистерии Голгофы. Эта индивидуальность обладала выраженным сердечным складом, даже совсем особенной, интимной конституцией любви, которую с тех пор она могла приобрести в соответствующих условиях. Необычайно спиритуальная индивидуальность была воплощена в этом ребенке. Теперь должно было совершиться нечто, что никогда не совершится снова в той же форме. Последующее не является образцовым примером инициации, но представляет нечто совершенно исключительное. Это дитя должно было быть изъято из окружения, в котором оно ро­дилось, и отдано на попечение двенадцати мудрецов в определенном месте Европы. Однако самым важным было не то, что предпринималось двенадцатью мудрецами внешне, но исполнено значения было именно то, что дитя подрастало в окружении двенадцати мудрецов. Благодаря этому мудрость двенадцати мужей вливалась в ребенка. Например, один из этих двенадцати имел в себе мудрость Марса и благодаря этому та душа обладала вполне определенным образом устроенной жизнью, особое душевное настроение развивалось у нее благодаря культуре Марса. Эта культура Марса состояла помимо прочего, например, в том, что душа получала определенную способность с воодушевлением представлять оккультные науки. Подобные планетарные влияния происходили и в отношении других душ. Благодаря созвучию различных течений исходивших от двенадцати мудрецов, душа этого ребенка развивалась гармонически. Так под постоянным попечением двенадцати подрастало это дитя. 3тем настало определенное время: дитя стало уже юношей, приблизительно двадцати лет, и могло обнаруживать нечто, что было как бы отражением двенадцати течений мудрости. Превращение свершилось при сильных органических изменениях. Ребенок и телесно сильно отличался от других людей. Временами он бывал очень болен, становился совсем прозрачным — тело юноши как бы просвечивало. И тогда настало время, когда душа на несколько дней совершенно покинула тело. Юноша лежал тогда, как мертвый. И когда душа возвратилась, свершилось нечто такое, что было как бы совершенно новым рождением двенадцати течений мудрости, так что даже двенадцать мудрецов могли поучаться у юноши совсем новому. Теперь он мог говорить о совершенно новых переживаниях. Благодаря Мистерий Голгофы он смог пережить нечто подобное переживанию Павла под Дамаском. Тем самым была дана возможность все мировоззрения, религиозные и научные — а таких мировоззрений, в сущности, только двенадцать — свести в одно единственное, которое родилось из этих двенадцати. Была дана возможность встречи двенадцати мировоззрений в том одном, которое может воздать должное всем им. То, чему поучались, ставилось на обсуждение на третий день. Но теперь надо сказать, что юноша вскоре затем умер, так что у него была лишь короткая земная жизнь. Его миссия состояла именно в том, чтобы свести мыслительно воедино двенадцать течений  мудрости, пережить их и создать новое, которое он смог затем оставить двенадцати мудрецам, которые должны были переработать это. Был дан значительный импульс. Индивидуальность, от которой исходил этот импульс носила имя Христиана Розенкрейца. Эта же индивидуальность родилась снова в четырнадцатом столетии, и на этот раз ее земная жизнь продолжалась свыше ста лет. В этой земной жизни она также и во внешнем смысле сделала плодотворным то, что она пережила в то короткое время. Она объездила весь Запад и почти всю известную тогда Землю, чтобы по-новому вновь воспринять всю мудрость, из которой в предшествующей жизни к ней пришло побуждение к новому импульсу, который должен был подобно эссенции вливаться по каплям во всю культуру того времени.

Эта новая тенденция выразилась также экзотерически. Так, например, в жизни Лессинга действовала инспирация этой сущности. Этого нельзя, конечно, доказать внешне. Но весь характер мышления Лессинга таков, что тот, кто питает в душе доверительное отношение к вещам, может воспринять этот розенкрейцерский импульс. Или, например, в девятнадцатом столетии, которое в столь высокой мере было непригодно для таких идей, как — карма, реинкарнация и так далее, этот импульс действовал экзотерически. Интересно, что как раз в это время в конце сороковых годов одно научное общество назначило премию за лучший философский труд о бессмертии души. Среди присланных работ было также сочинение Виденмана, получившее тогда премию. Оно выступало за допущение повторных земных жизней души. О реинкарнации в нем, конечно, не говорилось так, как это происходит сегодня благодаря духовной науке, но интере­сен факт, что такое сочинение возникло тогда и было отмечено премией. Другие тогдашние психологи так­же высказывались за повторные земные жизни. Следовательно, нить веры в реинкарнацию и карму ни­когда не обрывалась полностью. Также и первые со­чинения основательницы Теософского общества, вели­кой личности Е. П. Блаватской, понятны, лишь если распознаешь лежащую в их основе розенкрейцерскую инспирацию. 

Огромное значение имеет далее, чтобы мы знали, что розенкрейцерская инспирация дается всякий раз в каждом столетии так, что носитель инспирации никогда не обозначается внешне. Только высшие посвященные знали это. Сегодня, например, можно говорить внешне только о таких событиях, которые произошли сто лет назад. Ибо этот отрезок времени, который должен истечь всякий раз после таких событий, прежде чем об этом можно будет говорить внешне. Слишком велико для людей искушение нести навстречу такому принимающему личную форму авторитету фанатическое преклонение перед святостью, а это является наихудшим из того, что есть. Эта опасность слишком близка. Но сдержанность необходима не только против наружных соблазнов тщеславия и высокомерия, от которых быть может еще можно было бы защищаться, но прежде всего — против оккультных астральных атак, которые постоянно направлялись бы против такой индивидуальности. Отсюда, следовательно, условие, чтобы только сто лет спустя после такого факта говорить о нем. Мало-помалу благодаря таким наблюдениям должно выработаться представление, что центр тяжести исторического развития дан в розенкрейцерстве.

Позвольте мне на тривиальном сравнении показать, что подразумевается под таким центром тяжести. Представим себе весы; они могут иметь опорный пункт лишь вверху коромысла, имей они два таких центра тяжести, они бы не смогли взвешивать. Для исторического развития также необходим такой центр тяжести. Восточное мировоззрение, например, а также и Шопенгауэр, не допускают такого центра тяжести, вообще не признают исторического развития в этом смысле. Но признать историю — это задача западного человечества. И розенкрейцерство имеет миссией выработать такое воззрение, которое допускает центр тяжести в историческом становлении. И для того, что должно быть сказано теперь, совершенно все равно, какому исповеданию принадлежит человек. Ибо из Хроники Акаша можно установить, что день, представляющий центр тяжести в развитии человечества, — это 3 апреля 33 года. Мы должны считать особенно важным для розенкрейцерства, что здесь лежит центр тяжести развития людей.

Что же тогда, в сущности, произошло? В то время произошло то, что мы называем кризисом мира демонов. Что это такое? Мы знаем, что в прежние времена люди обладали примитивным ясновидением. Затем оно становилось все слабее и слабее, пока не дошло до угасания. Дело обстоит так, что вплоть до того мо­мента люди жили своим сознанием главным образом в астральном теле и не слишком — в «Я». Кризис был вызван тем, что старое ясновидение все больше за­темнялось. Поэтому люди могли иметь восприятие еще лишь в низших областях духовного мира. «Я» еще жило в астральном; а силы, которые могли вос­принимать «Я», становились все хуже и хуже, все более и более нечистыми. Человек не видел уже благих сил, при своем выглядывании в астральное он видел только лишь злых существ. Спасение должно было придти через культуру «Я». Началом этого было то. что совершилось во время иоанова Крещения в Иордане. Что переживал такой человек, дававший крестить себя? Сперва он переживал физическую процеду­ру погружения в воду и вместе с тем — отделение астрального и эфирного тела от физического тела. Бла­годаря этому человек мог видеть, как кризис разра­жался в мире демонов. И крещаемые говорили себе: «мы должны изменить наши помыслы! Должно прид­ти время, когда Дух сможет проникнуть непосредст­венно в сознание «Я». Такой человек чувствовал: «О, они все еще во мне, эти ужасные астральные сущест­ва, они постоянно проникают в меня».

Должно было придти нечто, что выходит за пределы астрального, и это есть «Я». Благодаря «Я» станет возможно развитие из свободы души чисто человеческих сообществ, которые не связаны уже кровными узами. Представьте себе такого человека, одержимого демонами худшего рода, которые знают, что им предстоит кризис. Представьте себе, что перед таким человеком оказывается существо, имеющее как раз миссию противодействовать демонам. Как будут чувствовать себя они? Неуютно в высшей степени должны будут чувствовать они себя! Неуютно чувствовали себя демоны перед Христом Иисусом.

Розенкрейцерство имеет в себе импульсы, которые должны противопоставляться демонам. Благодаря этим импульсам «Я» должно снова воспрянуть. Но только дело в этом отношении ушло еще не далеко.

Возвращаясь к исходному пункту нашего рассмотрения, нам может стать ясно, сколь естественно,  что нам, антропософам, должно быть труднее добиться признания в мире, чем кому-либо. Антропософы преследуемы как никакой другой приверженец какого-либо мировоззрения. Ибо нет ничего более неприятного людям, нежели когда им описывается истинный облик Христа. Но наше умонастроение покоится на результатах подлинно оккультно-научного исследования, и этого умонастроения надо придерживаться всеми силами.

29 января 1912 г., Кассель

Сегодня мы соединим с позавчерашним рассмотре­вшем нечто такое, что может привести yас к глубоко личному восприятию антропософской жизни. Обозревая пашу жизнь, пытаясь разобраться в ее частнос­тях, мы можем приобрести благодаря такому наблю­дению жизни весьма многое. Тогда в отношении мно­гих вещей, которые коснулись или касаются нас в на­шей судьбе, мы увидим, что должны признать их оп­равданными, что мы заслужили их. Если, скажем человек был несколько легкомысленным в этой инкар­нации, а позже его поражает удар судьбы, то быть мо­жет удар судьбы невозможно внешне привести в связь с легкомыслием, но надо все-таки иметь чувство, что этот удар пришелся оправданно. Обозревая жизнь далее. мы находим другие удары судьбы, которые ка­жутся нам случайными, которым мы не можем найти объяснения. Две эти категории переживаний встреча­ем мы, оглядываясь на нашу жизнь.

Дело заключается в том, чтобы мы хорошо различали между тем, что кажется нам случайным, и тем, что действует как необходимость. Если человек рас­сматривает свою жизнь в плане этих двух категорий переживаний, то он не сможет проделать более высокого развития, не пытаясь рассматривать все то, что кажется ему случайным. Особенно мы должны стараться смотреть на те вещи, которых мы не хотели, которые противоречат тому, что нам нравится. Существует определенная возможность душевного строя — поставить себя на точку зрения гипотетической возможности и сказать себе: как обстояло бы дело, если бы я представил себе, что то, чего я не хотел, что мне совсем неприятно, что мне не нравится, я бы весьма хотел, — то есть хотел того, что мне тогда не нравилось и чего я не хотел? Это надо интенсивно представить себе: мы сами наиэнергичнейшим образом хотели этого нашего положения.

Относительно того, что представляется нам случайностью, нам надо представить себе как было бы, если бы мы приложили самую энергичную волю к тому, чтобы хотеть всего этого? Как бы медитативно должен перенестись человек в это душевное настроение по отношению к тому, что кажется нам случайным событием в нашей жизни. И это может сделать каждый человек в наше время. Если мы поступаем так, то постепенно это производит совсем особое впечатление на нашу душу, мы чувствуем, как если бы что-то хотело отделиться от нас. «Я представила себе второго, другого человека, — говорит себе душа, — который теперь здесь». И от этого представления уже невозможно отделаться, а такой вымышленный человек постепенно становится нашим двойником. «Ты имеешь в сущности, что-то общее с этим вымышленным человеком», — говорит себе душа. Поднимаешься к представлению: «этот человек, в сущности, живет в тебе». И если достаточно интенсивно вживаться в это представление, то заметишь, что этот вымышленный человек совсем не лишен значения. В нас проснется убеждение: «Это уже было когда-то, и тогда в тебе действовали волевые силы, приведшие к сегодняшней кажущейся случайности». — Таким путем мы приобретаем основательное убеждение в том, что мы уже были здесь, прежде чем погрузились в эти телесные оболочки. И это убеждение может приобрести каждый человек нашего времени.

Рассмотрим теперь, что представляют собой следующие одна за другой инкарнации человека. Что, в сущности, реинкарнируется? Как нам найти это?

В человеческой душевной жизни надо различать преимущественно три рода душевных переживаний. Во-первых, наши представления, наши мысли. Если мы представляем себе что-нибудь, то это может происходить совершенно нейтрально. Нам не надо ни любить, ни ненавидеть то, что мы представляем себе, не надо относиться к нему ни с симпатией, ни с антипатией. К представлениям примыкает жизнь в душевных состояниях, которые возникают от того, что одно мы предпочитаем, любим, к другому чувствуем отвращение, ненавидим его и так далее. Третий род душевных переживаний составля­ют импульсы воли. Есть, конечно, переходы, но в целом существуют эти три категории душевных пережи­ваний. И основная черта здоровой душевной жизни состоит в том, чтобы иметь эти три рода переживаний обособленными. Наша жизнь представлений возникает благодаря тому, что мы получаем внешние побуждения. Каждый легко сможет понять, что эта жизнь представлений теснейшим образом связана с совре­менной инкарнацией. Это становится ясно уже, если подумать, что для выражения представлений нам служит язык. И, естественно, в каждой инкарнации язык может быть только другим. Сколь мало мы приносим с собой, начиная новую инкарнацию, язык, столь же мало приносим мы и представления. То и другое, как язык, так и представления, мы должны приобретать в каждой инкарнации заново. Однажды Геббель сделал в своем дневнике примечательную запись. Он подумал, сколь сильное впечатление должна была бы произвести пьеса, в которой перевоплощенный Платон больше всего донимается своим учителем из-за плохого понимания Платона. — Итак, жизнь представлений не переходит из одной инкарнации в другую, и из жизни представлений человек меньше всего берет с собой посмертный мир. Мы не образуем представлений после смерти, но воспринимаем вещи непосредственно, как наш физический глаз воспринимает цвет. То, что мы знаем как мир понятий, мы видим после смерти как сеть, которая спрядена над миром. То же, что остается нам, когда мы переступили врата смерти и что при новом земном рождении мы снова приносим с собой как душевные задатки, — суть наши душевные движения, наши душевные настроения. А, например, у ребенка, который еще совсем недалеко ушел в жизни своих представлений, мы сможем заметить, что его душевная жизнь являет уже вполне определенные линии. Поскольку же наши волевые импульсы связаны с нашей душевной конституцией, то мы вместе с ними также проходим через врата смерти. Если, например, человек предается заблуждению, то это вызывает в его душе нечто иное, нежели когда он предается истине. От этих следствий ложных представлений мы еще долго страдаем после смерти. Поэтому мы должны сказать, что спрашивая себя, что же, в сущности, переходит от инкарнации к инкарнации, мы должны смотреть на то, что составляет наши душевные настроения и волевые импульсы.

Допустим, десять или двадцать лет назад нас постигло тягостное событие. Сегодня мы еще хорошо, даже во всех подробностях можем вспомнить о нем в наших представлениях. Но сколь стерлась боль, которую мы тогда испытали, и сколь мало человек может пережить по памяти тогдашние движения и импульсы воли. Вспомним о Бисмарке, о котором известно, в сколь необычайно тяжелых условиях он приступил к воине 1866 г. Какие движения души, какое необычайное богатство волевых импульсов действовало тогда в душе у Бисмарка! Но переживал ли Бисмарк с приблизительно той же силой эти душевные волнения и волевые решения снова при написа­нии своих воспоминаний? Конечно, нет! Человеческая память устроена между рождением и смертью так, что она существует как память представлений. Ко­нечно, может быть и так, что еще и десять или двад­цать лет спустя нас охватит боль при воспомина­нии о произошедшем прежде, но в общем боль силь­но тускнеет с ходом времени, тогда как в нашем пред­ставлении воспоминание может доходить до деталей. Если мы представим себе теперь, что мы хотели такого тяжелого события, что мы нашли симпатичным то, что будучи молодым человеком находили быть может сов­сем несимпатичным, то тогда трудность такой дея­тельности встряхнет душу; она действует в нашей ду­ше. Если может быть раньше нам упал камень на го­лову, то теперь мы попытаемся со всей силой вообра­зить себе, что мы этого сами хотели. Посредством та­ких представлений, как то, что мы сами хотели постиг­шей нас случайности, мы приобретаем душевную па­мять о наших прежних инкарнациях. Таким образом получаем мы представление о том, что мы включены в духовный мир. Мы начинаем понимать нашу судь­бу. Волю к случайностям этой жизни мы принесли с собой из нашей прошлой инкарнации.

Если мы предаемся в медитации таким мыслям, то это может стать делом необычайной важности. Ведь и между смертью и новым рождением тоже кое-что происходит; да, это время бесконечно богато пережи­ваниями, но они чисто духовного рода. Оттого и ду­шевные настроения и волевые импульсы мы приносим с собой из времени между последней смертью и пос­ледним рождением, то есть из чисто духовного мира. На этом покоится один факт нового времени, который необычайно важен, но который в целом мало замеча­ется. Факт, встречающийся ныне в жизни многих лю­дей, только большинство его не замечает. Но наше антропософское духовное течение имеет задачей указать па этот факт и его значение. Позвольте мне пояснить на одном примере, о чем идет речь.

Какой-нибудь человек, скажем, имеет побуждение пойти куда-либо, и на этом пути он идет вслед за другим человеком, может быть ребенком. Вдруг человек видит, что у края пути, которым идет ребенок, зияет пропасть. Ребенок непременно сорвется в нее, если сделает еще шаг. Он бежит вслед за ребенком, чтобы спасти его, бежит и бежит и при этом совсем забывает о пропасти. И тут вдруг человек этот слышит неизвестно откуда идущий голос, который окликает его: «Остановись!» — Он останавливается как вкопанный. В этот момент ребенок хватается за дерево и также останавливается, так что ничего страшного не происходит. Если бы в это мгновение не раздался голос, человек непременно сорвался бы в пропасть. Человек спрашивает себя теперь: «откуда был этот голос?» Он не видит никого, кто бы мог позвать его. Но он сознает, что он неминуемо погиб бы, если бы не услышал этого голоса. Он не может обнаружить, чтобы его звало какое-либо физическое существо, настолько точно он исследует обстоятельства.

Многие люди нашего времени могли бы заметить подобное переживание в своей жизни при более интимном самонаблюдении. Такие вещи замечают сегодня слишком мало. Или же такое переживание проходит бесследно мимо соответствующего человека, затем впечатление стирается, он не считает это переживание важным. Но, допустим, человек становится внимательным, он не считает это переживание незначительным. Тогда он, быть может, придет к мысли: «В сущности, ты стоишь здесь перед кризисом, кармическим кризисом, твоя жизнь должна была бы, в сущности, кончиться в это мгновение, ты лишился бы жизни. Ты спасся только благодаря чему-то, похожему на случайность, и с этого часа как бы вторая жизнь вырастает на первой. На эту вторую жизнь ты должен смотреть как на дарованную тебе, и соответственно этому и поступать». — Если это переживание вызы­вает у человека такое внутреннее настроение, что с того часа он смотрит на свою жизнь как на подарок, то сегодня   это делает такого человека после­дователем Христиана Розенкрейца. Ибо таков его способ призвания душ к себе. И тот, кто может вспомнить о подобном переживании, — а все, си­дящие здесь, могут при достаточно интимном на­блюдении найти в своей жизни нечто в таком роде, — такой человек может сказать себе: Христиан Розенкрейц дал мне из спиритуального мира знак, что я принадлежу к его течению. Христиан Розенкрейц дополнил мою карму возможностью такого переживания. —  Таков способ, каким Христиан Розенкрейц осуществляет избрание своего ученика. Так избирает он свою общину. Тот, кто сознательно переживает это, скажет себе: здесь мне указан путь; я должен следо­вать им и смотреть, каким образом могу я поставить на службу розенкрейцерству мои силы. — Те же, кто не понял знака, придут к тому позднее; ибо тот, кому знак был послан, уже неотделим от него.

То, что человек может иметь переживание описан­ного рода, проистекает от того, что во время между последней смертью и своим последним рожде­нием, этот человек встречался в духовном мире с Хри­стианом Розенкрейцем. Тогда Христиан Розенкрейц избрал нас. Он вложил в нас импульс воли, ведущий нас теперь к таким переживаниям. Это тот способ, каким завязываются духовные взаимосвязи. На мате­риалистический взгляд все это, естественно, всего лишь галлюцинация подобно тому, как галлюцинацией считается и переживание Павла под Дамаском, Следствием этого, естественно, было бы то, что и все христианство основано на галлюцинации, то есть — на заблуждении. Ибо теологи хорошо знают, что, в сущности, основу всего последующего христианства составляет событие Дамаска. А если это основание покоится на заблуждении, то, мысля последовательно надо было бы рассматривать как ложное и все то, на нем строится. 

Таким образом сегодня была сделана попытка выяснить, как некоторые затрагивающие нас вещи, как некоторые переживания могут показать нам, что мы включены в духовные взаимосвязи мира. Развивая душевную память, как это было описано сегодня, мы вживаемся в спиритуальную жизнь, которая течет и пульсирует в мире. Поэтому истинный антропософ еще не тот, кто знает учение теоретически, но тот, кто умеет объяснить свою жизнь и жизнь других людей в том смысле, в каком бы₍ указано сегодня. Тогда антропософия становится основной силой, преобразующей нашу душевную жизнь. А это ведь и должно быть целью работы в наших ветвях — чтобы наши внутренние душевные переживания становились иными, чтобы мы посредством постепенного развития нашей душевной памяти учились чувствовать бессмертное. Антропософски ориентированный теософ должен иметь веру: если только ты захочешь, если только ты применишь твои крепкие внутренние силы, ты сможешь преобразовать свой характер. Нужно учиться чувствовать, ощущать, что в нас самих и во всем ином действует бессмертное. Антропософ становится антропософом, оставаясь восприимчивым в течении всей своей жизни, даже до седых волос. И сознание, что можно двигаться все дальше и дальше вперед, преобразит всю нашу нынешнюю духовную жизнь.

Люди преждевременно стареют из-за материализма. Тридцать лет назад, например, дети выглядели иначе, чем сегодня. Сегодня видишь уже десяти-двенадцатилетних старцев, есть дети, производящие прямо-таки старческое впечатление. Люди стали не по годам умны, и особенно взрослые. Они говорят: мы не хотим больше обманывать наших детей, напри­мер, тем, что детей приносит аист; дети должны просвящаться. — Но в действительности таким образом лгут детям. Наши потомки снова будут знать, что ду­ши наших детей действительно слетают из высших миров как похожие на птиц духовные облики. Нео­бычайно важно иметь имагинативное представление о некоторых вещах, которые еще не понятны. Конечно, применительно к фактам, о которых идет речь, можно найти лучшую имагинацию, чем история об аисте. Де­ло в том, чтобы между ребенком и родителями или воспитателями действовали спиритуальные силы, здесь должно быть нечто вроде сокровенного магне­тизма. Надо самому верить в имагинацию, которую даешь детям. Если хочешь объяснить ребенку смерть, то надо указать на другое явление природы. Можно сказать: посмотри на бабочку, вылетающую из кукол­ки, — ведь так и с человеческой душой после смерти. — Но сперва надо самому верить, что мир устроен так, что силы, действующие в бабочке, которая выле­тает из куколки, рисуют нам образ процесса выхождения души из тела. Мировой Дух хочет, чтобы мы стали внимательными к тому, как это происходит, по­этому он вписал для нас в природу такой образ. Необычайно важно, чтобы мы всегда могли учиться, мог­ли всегда оставаться молодыми, независимо от наше­го физического тела. И необычайно важная задача антропософски ориентированной теософии состоит в том, чтобы принести миру омоложение, в котором он нуждается. Мы должны выйти за пределы банально-чувственного. Признание душевного и духовного на практике должно быть целью нашей жизни в ветвях.. Нас все больше должно пронизывать понимание того, что исходя из души мы можем стать владыками внеш­ней жизни.

__________

Лекции в Касселе «Утренняя заря ново­го оккультизма», т. 130 ПСС.

...он приступил к войне 1866 г. — имеется в виду война Пруссии с Австро-Венгрией. *

© Перевод Г.А.Кавтарадзе.
© Издательство «Дамаск», Санкт-Петербург, 1992.