В прошлый раз мы видели, как различным образом развивались два духовных течения, которые несли различные народы, продвигавшиеся из старой Атлантиды с Запада на Восток, и как благодаря этому они подготовили себя к тому, что должно было совершиться в более поздние времена. Мы видели, как, особенно в южном течении народов, имело место углубление в тот духовный мир, который лежит за душевным миром человека, в другом же духовном течении взор был направлен в земное окружение человека, с тем, чтобы за ковром чувственного мира познавать невидимый духовный мир. Далее мы видели, что в южном течении народов были образованы именно те свойства, которые вели к духовным существам, принадлежащим к люциферическому принципу; а с другой стороны можно было бы сказать, что господствующее, управляющее духовное Существо, стоящее за миром Солнца, все более и более приближалось к Земле, чтобы, наконец, выступить воплощенным в физическом теле, после того, как некая индивидуальность в течение многих воплощений сделала это тело столь одухотворенным, что божественное не только имело в нем свое подобие, но могло само в нем воплотиться. Это было великим событием, которое мы можем назвать воплощением Христа, Духа Солнца, в теле Иисуса из Назарета, составленном в описанном выше северном течении народов. Далее мы обратили внимание, что в то время, как эти два народных течения шли прямо противоположным путем навстречу друг другу, чтобы потом взаимно оплодотворить друг друга, в первую эпоху после великий атлантической катастрофы, на юге Азии возник индийский народ, представлявший известным образом человеческую душу такого характера, что она могла смотреть, как во внешний чувственный мир, так и в себя самое, с тем, чтобы находить духовное, душу, которая с самого начала ощущала единство духа вовне, в мире, и духа в человеке. Желая более точно определить взаимоотношение этих различных воззрений, ощущений, как народа, так и посвященных, мы можем сделать это следующим образом: мы можем однажды оживить для себя, каким образом ощущала душа в древней Индии, смотря на внешнее, видя чувственный мир Земли, звездные сферы, горы, леса, растительный покров Земли, животный, человеческий мир и т.д. и т.д. Смотрящая там на внешнее душа древнего индуса, бывшая еще в высокой степени ясновидящей, видела за всем этим духовный мир, существа которого являлись ей, — этой индийской душе, — как эфирные образы, эфирные образы, не спускавшиеся вниз до плотности физической жизни и воспринимаемые древнеиндийской душой именно потому, что ее взор мог подниматься вверх к созерцанию эфирных сфер. Во внешнем — где видели горы, деревья, звезды — видели не только плотные элементы, но и тонкое, эфирное. Видели, как все это слагалось во внешний божественный мир. Вы, конечно, не имеете права сказать, что эти боги были образованы из эфира, — но как у человека есть физическое тело, а в нем эфирное, астральное и «Я», так и у этих богов было внизу, как самое плотное, не физическое, а эфирное тело, другие же высшие принципы восходили в высшие миры. В этот мир смотрела, следовательно, индийская душа. Какое же основное ощущение откладывалось на этой душе по отношению к внешнему миру? Мы можем определить это ощущение следующим образом: индус ощущал, — я стою здесь на Земле, как человек я развился через долгие, долгие промежутки времени от первого зачатка человеческого существа на старом Сатурне до эпохи самой Земли. Я должен был опуститься в плотную физическую материю, чтобы внутри плотной материи Земли завоевать себе самосознание. Итак, говоря к самому себе, я говорю о себе, как о «Я-существе». Я был спутником всех духовных существ, видимых здесь вокруг меня для ясновидящего взора вверх от эфирного мира. Из них я вырос вниз и соответствующим образом уплотнился. Все, все совершенные качества человека находятся в тех мирах, куда я теперь смотрю, и не только то, что люди уже имеют, но также и те совершенные качества и свойства, которых они должны некогда достигнуть. Одного лишь одного не может достичь существо, которое никогда не спускалось вниз до физического плана. В мире существуют ведь еще иные высокие совершенства, кроме достижения именно человеческого сознания, существуют иные роды сознания. Но чтобы развить особый род сознания, развиваемый на Земле человеком, существо должно спуститься на эту Землю и пройти через несколько воплощений в плотной материи. Пусть, — так говорило себе индийское сознание, — божественно-духовные существа, в мир которых я проникаю своим взором, имеют бесконечно более высокие совершенства, нежели люди, стоящие на Земле, ибо земной мир был для того, чтобы дать одному роду существ — человеку — одно, чего они не имеют: человеческое «Я»-сознание. Говорить себе таким образом «Я» не свойственно в этих мирах, в которые я смотрю. Я сам вышел из этих миров; все, живущее во внешнем духовном мире, живет и во мне, только во мне оно суммируется в мое человеческое «я»-сознание. Поэтому не имеет смысла говорить: во внешнем духовном мире есть человеческое «я»-сознание. Не имеет никакого значения, никакого содержания, слово «я», примененное в человеческом смысле к тому, что есть в этих мирах. поэтому лишь то слово, которое исключает это «я», может быть применимо ко всему, простирающемуся духовно в окружающем мире, — слово, не затрагиваемое этим «я», употребляемое так, что можно сказать: «в этом мире есть все, что находится там, во внешнем, я должен назвать это словом, исключающим мое Я». И индийское сознание называло то, что было распростерто во внешнем, словом «Tat» — «это», в противоположность к «Я». А чтобы выразить, что человек есть существо той же самой природы, как и «Tat» — «то», «оно», что, лишь опустившись на Землю, человек развился в «Я», — он высказывал такое суждение: «Я — это «Tat» — Tat wam asi; то, там во внешнем, — это ты сам». Таким образом, свое отношение к духовному миру, к ясновидческому проникновению нашего мира, человек в высшем смысле выразил в словах: Tat wam asi, — там во внешнем — это ты сам. Но теперь эта древняя индийская душа знала в то же время, что, обращая взор в свое собственное внутреннее, находят ту же самую сущность, простирающуюся во внешнем и определенную им как «Tat», только один раз она является извне, а другой раз через внутреннее. Следовательно, опускаясь в свою душу, я нахожу ту же самую изначальную духовную сущность, называемую мною во внешнем «Tat». Но тогда я ставлю себя в верное отношение к тому, что живет во мне, как моя первопричина, закрытая физической душевной жизнью, иным образом высказывая свое суждение, говоря: это ты, Tat wam asi, — «я есмь Браман» — Aham Brahman asmi, но оба эти суждения: «Tat wam asi» и «Aham Brahman asmi», — говорили, в сущности, когда их сопоставляли: «смотря во внешний мир Tat, я нахожу там духовный мир, погружаясь в мои собственные душевные переживания, я нахожу там также духовный мир, — и оба они суть одно». Таково было основное ощущение первой эпохи послеатлантической духовной культуры. Ощущали полное единство этих двух миров.

Это одно, другое же развивалось в другом месте нашего нового культурного мира. Если, с одной стороны, в древней Индии мы видим образующееся в основном настроении души сознание единства внешнего и внутреннего, то другая крайность, должны мы предполагать, будет состоять в том, что взгляд обращается наружу, проникает через ковер чувственного мира, смотрит на невидимо лежащий за ним духовный мир, который он называет тем духовным миром, куда он может проникать, — куда в особенности ясновидящий может проникать все дальше и дальше, — но о котором он ближайшим образом не имеет того сознания, что он связан с внутренним духовным миром. Человек видит теперь внешний духовный мир, но он организован так, что не может заранее уже установить, что этот внешний духовный мир есть тот же самый, что и внутренний. Поэтому не удивительно, что возникают религиозные воззрения, философские мысли, пламенно обращающиеся вверх к богам и духам по ту сторону чувственного мира, что народу даются мифологические, а также и другие наименования божественно-духовных существ, находящихся вовне за ковром чувственного мира, и если потом в соответствующих мистериях воспитывающиеся вводятся в тот самый духовный мир, лежащий за чувственным миром. Но не удивительно также и то, что наряду с такими мистериями и такими народными богами есть нечто другое, если в то же время есть мистерии, ведущие человека путем через внутреннюю душевную жизнь, путем к нижним слоям этой внутренней душевной жизни. И мы находим, действительно находим, одну культурную область в послеатлантическое время, где оба эти рода мистерий существуют рядом друг с другом, где мы имеем с одной стороны, так называемый атлантический круг веры и атлантические мистерии, а, с другой стороны, дионисийский круг веры и дионисийские мистерии. Такое разделение мы находим в древней Греции. Там мы имеем, с одной стороны, указываемый как народу, так и посвященным, путь во внешний духовный мир к тому, что стоит за чувствами, к тому, что объединяется в духовный мир, стоящий за Солнцем. Насколько грек может его познавать, он называет его именем аполлонических существ. АПОЛЛОН, солнечный бог, был представителем этих божественно-духовных существ, стоящих за ковром чувственного мира. Далее, существовал другой род мистерий, указывающих путь через душевную жизнь к духовным основам жизни, о которых уже вчера было сказано, что человек должен приступать к ним лишь после тщательной подготовки и зрелости. Поэтому этот второй род мистерий был более предохранен от незрелости, чем аполлонические мистерии. И для более широких народных кругов давали в основном наименования аполлонического круга богов, в то время как духовные существа, находимые на пути через внутреннее, сохранялись именно для тех людей, которые сначала делали себя зрелыми благодаря особому интеллектуальному и моральному упражнению своей внутренней жизни. Этот круг веры и мистерии второго рода объединяли под названием дионисийских мистерий. То существо, которое стоит в центре всего этого, есть ДИОНИС. Поэтому не удивительно, что в Дионисе — в существе, стоящем в центре этого внутреннего круга богов, находили существо, близко и интимно стоящее там в отношении человеческой души, которая была бы человеком, но которую ощущали как человека, именно не поднявшегося вверх до физического плана, но находимого при схождении вниз от физического плана к основам душевной жизни. Видите ли, — здесь вы имеете подлинные глубокие причины разделения греческой духовной жизни на аполлоническую и дионисийскую. В новейшее время во многих местах выступило предощущение, что в Греции было нечто подобное, что там было два таких направления. В кругах, близких к Рихарду Вагнеру, предощущали, что нечто такое существовало, правда, не имея ясного сознания глубочайших причин этого явления. И тогда Фридрих Ницше, из вагнеровского круга, обосновал свое первое изумительное, гениальное произведение: «Рождение трагедии из духа музыки», именно на этом разделении греческой духовной жизни на аполлоническую и дионисийскую. Все это были лишь предощущения того, что все более и более будет обнаруживаться благодаря теософскому углублению. Во многих местах теперь современный дух как бы жаждет теософии. Повсюду предчувствуется: одна теософия даст ответ на то, что так страстно жаждут люди. — Мы видим, следовательно, как в древней Греции стоят, так сказать, рядом друг с другом эти два духовных мира. Там они выступают, таким образом, существуя друг подле друга. В древней Индии они выступали в своей общности, в своем взаимном проникновении друг другом.

Посмотрим теперь на самое развитие. Вчера мы уже сказали, что лишь из самого передового поста северного народного течения, из древнеперсидской культуры Заратустры, мог выйти идеал, намерение создать такое тело, в которое могло воплотиться Существо, приближающееся извне к Земле и к человечеству, и сам Заратустра был озабочен тем, чтобы, проходя из воплощения в воплощение, возродиться вновь в столь одухотворенном теле, что оно могло принять в себя высокого солнечного Духа в полной форме, в форме Христа. И именно Заратустра родился снова, как Иисус из Назарета, сделав себя достаточно зрелым в течение своих различных воплощений, чтобы быть в продолжении трех лет носителем солнечного Духа. И, действительно, Заратустра родился снова как Иисус из Назарета после того, как во время своих различных воплощений, он сделал себя достаточно зрелым для того, чтобы в течение трех лет быть в состоянии стать носителем Духа Солнца. Итак, мы можем сказать, каким образом относится к Христу Аполлон? Этот вопрос должен лежать у вас на душе. Называя имя Аполлона, грек без сомнения указывал на царство духовного, стоящего за Солнцем, но существует разница в понимании какого-либо существа или вещи — в зависимости от способностей понимающего. Кто воспитает в своей душе более богатую жизнь, тот способен увидеть в их истинном образе те вещи, которые в их чувственном образе видит также всякий другой, поэтому мы можем сказать, что хотя грек, называя имя Аполлона, указывал именно на существо, которое впоследствии должно было явиться как Христос, но он ощущал это существо лишь в некотором скрытом образе как Аполлона. Он был как бы одеянием Христа, одеянием, которое в своих формах совершенно подобно тому существу, которое оно облекает, — таково отношение Христа и Аполлона. И с того образа, который душа поставила перед собой как Аполлона, должен отпасть сперва ряд покровов для того, чтобы Христос стал понятным и видимым для людей. Итак, хотя Аполлон был указанием на Христа, но он еще не был Христом.

Что же является в известном смысле наиболее существенной, характерной особенностью Христа в нашем цикле развития? Если мы рассмотрим все те божественно-духовные существа, к которым люди древних времен обращались как к верхним богам, стоящим за покровом сверхчувственного мира, в которых эти люди видели вождей и повелителей мировых областей и свершений, то мы должны сказать обо всех этих существах, что их особенность заключается в том, что они, действительно, не проникают до физического плана, что они видимы только для ясновидческого сознания, восходящего вверх сквозь физический план, например, к видению эфирного. Тогда только — в эфирном — становились видимыми Зевс, Аполлон, Марс, все эти существа, которые, поистине, существуют, — Вотан, Один, Тор и т.д. Итак, мы могли бы сказать: эти духовные существа не имели тех свойств, которые дали бы им возможность нисходить до физического плана, самое большее, что они могли, — это мимолетно появляться в каком-либо физическом воплощении, что с полным духовным пониманием указано в мифах, где говорится о мгновенных воплощениях в человеческом или каком-либо ином облике Зевса и других богов, спускавшихся на Землю и принимавших тот или иной образ для того, чтобы совершить то или иное. Но о более продолжительном физическом воплощении этих духовных существ, скрытых за миром чувств, мы не можем говорить. Итак, мы можем сказать: Аполлон есть тот образ, который не может спуститься вниз до физического воплощения. Для этого нужна большая сила, чем та, которую имел Аполлон, — для этого нужна именно, сила Христа. Христос имел все свойства всех других существ внешнего духовного мира, все свойства, созерцаемые ясновидящим сознанием, но к тому же он имел еще одно, — он имел силу разорвать границу, отделявшую мир богов от мира людей, опуститься вниз в человеческое тело, стать человеком в человеческом физическом теле, приготовленном для этого на Земле. Этой способностью в божественно-духовных мирах обладал только Христос. И поэтому именно только одно существо, только одно существо из божественно-духовного мира снизошло до возможности избрать себе обитель в человеческом теле в пределах мира чувств, жить, как человек живет среди людей. Таково величественное, мощное явление Христа. Так должны мы понимать Его. Следовательно, в то время, как все боги и духи могут быть находимы только ясновидческим сознанием сверх физического плана, Христос мог быть находим в физическом мире, хотя его природа и существо однородны с божественно-духовными существами. Итак, только во внешнем мире могут быть находимы остальные духовные боги; Он есть Единственный, который оживает в то же время и во внутреннем мире человека. Вместе с этим в человеческом и мировом развитии произошло нечто весьма значительное. Когда прежде искали бога во внутреннем мире, то должны были опускаться к подземным богам, скрытым за покровом душевных переживаний, но в Христе мы имеем Бога, который может быть видим одинаково и во внешнем и во внутреннем. Это есть то существенное, что наступило в 4-й период послеатлантической эпохи, после индийского, персидского и египетского периода. Более абстрактно мыслимое и созерцаемое в древней Индии единство божественно-духовного мира, единство Tat и Brahman, притекающих к душе с двух сторон, — стало живою жизнью через явление Христа. Прежде могли сказать себе; божественное, находимое на пути во внутреннее, — суть одно, теперь можно было сказать себе: достаточно сойти во внутреннее человека, будучи причастным ко Христу, и ты найдешь в себе единое существо, Аполлона и Диониса в единой сущности.

Но здесь возникает другой вопрос: мы видели, что на месте божественно-духовных существ, находимых во внешнем мире для человека выступает, так сказать, могущественнейшее из этих существ, — Христос, Который, являясь внешним существом, становится в то же время внутренним. Но как обстоит дело с другими существами, которых мы вчера назвали люциферическими? Можно ли также сказать, что существа, находившиеся под водительством Диониса, точно таким же образом вработались в человеческую душевную жизнь и что Дионис, — люциферическое существо, — с другой стороны, воплотился так же как человек? Можно ли сказать это? Нет, этого нельзя сказать. Это и есть результат опыта в духовном развитии: о мире Диониса нельзя сказать того же самого. Здесь мы приходим к тому, что основным и существенным образом связано с целым всего мирового и человеческого развития. Возвратившись назад к весьма древним временам этого мирового и человеческого развития, мы нашли бы, что душа, обращаясь ко внешнему созерцает внешний божественно-духовный мир, обращаясь ко внутреннему, она созерцает внутренний божественно-духовный мир; во внешнем душа находит мир Аполлона, в своем внутреннем она находит мир Диониса, как называли это греки. Пройдя затем несколько далее вперед в мировом и человеческом развитии, мы увидели бы другой результат. В древнейшие времена, когда значительное большинство людей обладало еще ясновидением, положение было таково, как я только что вам описал. Во внешнем видели верхних, во внутреннем — нижних богов, и имели два пути к духовному миру. Ища ответа в более поздних временах, мы имеем перед собой человечество, которое стало, без сомнения, гораздо более слабым в отношении ясновидящих способностей. Люди все больше и больше утрачивали свое первоначальное древнее смутное, сумеречное ясновидение. Но возьмем то время, когда, хотя бы немногие люди все еще имели это естественное ясновидение. Эти люди, мы вовсе не должны возвращаться слишком далеко назад, и уже в халдейско-египетском мире мы нашли бы таких людей с природным ясновидением, — эти люди, проникая сквозь покров чувственного мира, видели там верхних богов, опускаясь в свое внутреннее, они видели нижних богов. Гораздо отчетливее и сильнее эти впечатления были у тех, кто обладал известной ступенью посвящения. Я должен заметить, что, без сомнения, во все времена существовали посвященные, которые знали вполне о единстве обоих миров. Но это были вершины человечества. — Итак, скажем мы, за сотни лет до явления Христа на Земле были люди, которые сохранили в себе древнее ясновидение, были и посвященные, часть которых шла одним путем и находила верхних богов, другая часть же могла идти другим путем и вступать в отношения с нижними богами. Но затем пришло время, когда мир, который мы могли назвать миром нижних богов, все дальше и дальше отходил от жизни человечества и становился труднее достижимым даже для посвященного на низших ступенях, — но в то же время, даже при малой степени посвящения было сравнительно легко достижимо то, что мы называем миром верхних богов, скрытых за внешним миром чувств. Возьмите, например, посвященного в древнем иудейско-еврейском мире. Именно в этом мире посвященные, не будучи даже посвящены в особо высокие ступени, могли иметь тот опыт, что при своем малом ясновидении они могли быть видящими в том мире, где Яхве был не только понятием, представлением, но эфирной действительностью, эфирным существом, которое говорило с ними, как человек, перед их ясновидящим взором. Итак, между тем, как для народа Яхве был возвещением, был тем, бытие чего возвещается только в словах, — для посвященного он был живой действительностью. Но для этого посвященного в древнееврейском мире становилось более трудным находить что-либо, когда он погружался в жизнь собственной души и искал там области нижних богов. Тогда, будучи в малой степени посвященным, человек должен был бы сказать себе: «да, здесь я не проникаю до основания, здесь повсюду нахожу мою душевную жизнь, я не могу проникнуть сквозь плотный покров моей душевной жизни к нижним богам». Таким образом, нижние боги как бы скрылись в некотором, непостижимом мраке. Это было время приближения Христа к Земле, когда вместе с тем отошли до известной степени во мрак люциферические духи. И можно было слышать, как в человечестве чаще всего говорили: «существуют мистерии; посвященные этих мистерий приобретают способность проникать сквозь силы душевной жизни в мир Диониса». — Смутно чувствовали то, что может быть исследовано лишь в глубоких тайнах мистерий. И это было тем, о чем действительно только говорили, о чем во времена ожидания Христа немногие имели ясное представление. Гораздо более ясное представление имели о внешних богах, ибо гораздо больше было людей, имевших еще живое переживание внешних богов. — Но человечество идет вперед, все дальше и дальше вперед идет оно в своем развитии. Каковы же результаты этого движения вперед? Мои милые друзья — антропософы, для внешнего человечества будет своя история, но своя история, переходя в будущее, — будет также и для мистерий. Внешнее человечество преобразует свою духовную культуру. И Христос будет все больше и больше вживаться во внешнее человечество. Но и в мистериях, также будут все больше и больше познавать природу и существо Христа, понимание которого ныне едва началось. Итак, Бог, видимый во времена Заратустры в то мгновение, когда взор, обращенный к Солнцу, становился ясновидящим, Бог, сошедший затем на Землю, этот Бог все интимнее постигается человеческой душой. Бог, который был господином внешнего мира, будет становиться все более внутренним. Христос проходит через мир так, что из космического Бога, спустившегося на Землю, он все больше и больше становится мистическим Богом, которого люди все больше и больше могут переживать внутренне в своей душевной жизни. Поэтому во времена пришествия Христа можно было осуществить то, что описали Его ученики — Апостолы, — говоря: «мы вложили свои руки в Его раны, мы сами слышали слова Его на Горе.» Они могли опереться на нечто внешнее, и существенным было именно то, что Христос приходил тогда внешне. В те времена Его не могли бы пережить внутренне, мистически, не могли бы охватить Его дионисовскую природу. Прежде всего Его должны были пережить как внешнего, исторического Христа. Но рост осознания Христа в человечестве состоит в том, что Он все глубже и глубже опускается в душу, что люди становятся все больше и больше способными к внутреннему созерцанию, что они все больше и больше могут мистически, внутренне переживать свои собственные душевные переживания, все больше и больше, кроме внешнего Христа, переживать Христа в своей душе, Мистического Христа. Поэтому мы видим, как мистическое осознание Христа начинает лишь постепенно развиваться.

Посмотрите, как в так называемом мистицизме, который выступает в первые времена христианского развития благодаря ДИОНИСИЮ АРЕОПАГИТУ, другу и ученику Апостола Павла, посмотрите, как там Христос познается сначала с помощью внешних оккультных способностей. И все сообщения этой первой христианской оккультной школы направляются так, что Христос изображается в них прежде всего со стороны тех свойств, которые он проявляет во внешних мирах, познаваемых направленным на внешнее ясновидческим взором. Но поднимитесь выше на несколько веков в развитии человечества и посмотрите, что именно произошло, — спросите средневековую мистику, спросите глубокое внутреннее переживание МЕЙСТЕРА ЭКХАРДТА, ИОГАННА ТАУЛЕРА и др., вплоть до наших новейших мистиков, — все эти люди, которые смотрят на свой собственный внутренний мир. Как в древние времена смотрели во внутреннее, чтобы видеть сквозь него, чтобы проникать к Дионису, так проникали и они, когда могли подобно Мейстеру Экхардту сказать: «хотя исторический Христос есть факт, хотя Он развивался в истории, но есть другая возможность — опуститься в свое собственное внутреннее и там найти внутреннего, мистического Христа». Так развивается душа человека по пути к тому, чтобы не только во внешнем мире, но и во внутреннем находить дионисовскую природу Христа, Христа мистического. Прежде был исторический Христос, потом из того, что совершил исторический Христос, проистекли такие воздействия на человеческую душу, что с тех пор для человечества стал возможен мистический Христос. Таким образом, в новейшее время мы можем говорить также о внутренней, мистической жизни христианина, но при этом нужно помнить, что до своего вступления на Землю, Христос был космическим. И если тогда погружались во внутреннюю, душевную жизнь, то находили в ней не Христа, а Диониса. Теперь, развиваясь соответствующим образом со времени явления Христа, человек находит в себе внутреннее существо — Христа. Из внедушевного божества Христос стал внутренне-душеным божеством, которое будет все больше и больше охватывать человеческую душу по мере того, как эта человеческая душа в своих переживаниях будет все ближе и ближе подходить ко Христу. Здесь вы имеете пример того, как происходит перемещение тех начал, которые развиваются в мире. Когда современный человек говорит, что в его внутреннем живет мистический Христос, то он не должен забывать, что в мире все развивается и что мистическое сознание не было одинаковым, не было одинаковым во все времена и что оно также есть нечто развивающееся. Обращая свой взор вверх, в духовные миры, древние святые Риши говорили о Вишва-Кармане и имели при этом ввиду единое существо, космическое существо, существо, на которое указывал также Заратустра, когда он говорил об Аура-Маздао. Это было Существо Христа. Теперь Его как мистического Христа можно найти также во внутреннем. То, что Он есть там, во внутреннем, — это было делом Христа на Земле. Поистине таково отношение космического, астрономического Христа к Христу мистическому. Так постепенно внешний Бог стал внутренним Богом.

Но благодаря тому, что все происходящее во внешнем физическом мире есть результат воздействия духовного, то результат, вытекающий из пронизанности души Христом, проявляется также и в остальной жизни. Прежде всего это воздействие скажется на мистериях, и отчасти оно уже сказалось с тех пор, как были основаны западные школы мистерий розенкрейцеров. Когда при обучении в древних мистериях человек опускался в свою душу, то нисходя к нижним богам, находил там Диониса, который есть лишь другое наименование для обширного мира люциферических божеств. Но даже и для ясновидящего сознания, если только оно не восходило до высших областей, скрывалось во мраке, — в то время, когда Христос в своей славе приближался к Земле, — скрывалось во мраке его души люциферическое существо. Только для высочайших посвященных было возможно тогда опускаться к этим люциферическим богам. Остальным людям приходилось говорить: «если только вы опуститесь вниз, неочищенные и незрелые, то люциферические существа явятся вам только как дикие демоны в своих искаженных образах, которые в ваших остальных свойствах увлекут вас ко всему дурному». Отсюда все пугающие описания этого подземного царства, отсюда также в известную эпоху страх перед одним именем Люцифера, — и так как все наследуется людьми не поспевающими вслед за развитием, — то отсюда также современный страх перед именем Люцифера у тех, которые унаследовали эти ощущения. Но дело в том, что люциферический мир снова выступает из мрака, — прежде всего для посвященных после того, как начало Христа некоторое время пронизывало душу. После того, как Христос некоторое время действовал в душе, то благодаря именно этой пронизанности субстанцией Христа, благодаря своей христианизации, душа созревает для того, чтобы снова вступить в царство люциферических существ. Первыми были здесь посвященные розенкрейцеры. Они достигали возможности понимать и видеть Христа так, чтобы Он как мистический Христос пронизал бы их душу, чтобы Он жил в них, чтобы благодаря субстанции Христа они были укреплены в своем внутреннем и чтобы эта субстанция Христа была в них защитой и орудием против всех нападений. Таким образом, субстанция Христа становится в них новым светом, озаряющим их теперь внутренне, — внутренним астральным светом. Историческое переживание Христа в его истине озаряет нам душу так, что мы становимся снова способными проникать в люциферическое царство; прежде всего это могут сделать посвященные розенкрейцеров, но постепенно посвященные розенкрейцеров вынесут во вне свои переживания люциферического начала и прольют в мир великое духовное сочетание, которое заключается в том, что Христос влившийся как субстанция в человеческую душу, — будет понят теперь духовными способностями созревающими благодаря новому пролитию люциферического начала в дух отдельного человека. Рассмотрим несколько ближе посвященного розенкрейцера.

Этот посвященный-розенкрейцер подготовляет себя прежде всего через непрестанно возрастающее устремление чувств, мыслей, ощущений в своей душе к великому, центральному образу Христа, открывая себя для воздействия, например, Евангелия от Иоанна, открывая себя для воздействия того величественного, бесконечно высокого образа, в котором рисует нам Христа Евангелие от Иоанна, этим самым очищая и просветляя себя. Ибо поистине все изменяется в нашей душе, когда она с полным благоговением взирает на величественно-мощный образ, представленный нам в Евангелии от Иоанна. Приняв в себя то, что исходит от этого образа представленного в Евангелии от Иоанна, мы пронизываем свою душу Христом, — в нас все больше и больше воскресает мистический Христос. И по мере того, как мы будем оживлять Его с помощью других источников христианского воспитания, наша душа будет все и больше пронизана духовной субстанцией Христа, становясь в своем христианстве все светлее и чище вверх в высшие миры. Таким образом очищаются прежде всего наши чувства. Мы учимся чувствовать Христа или так универсально, как это делали Мейстер Экхардт и Иоанн Таулер или мы учимся переживать Христа так интимно, как Сизо и другие. Мы чувствуем себя единым с тем, что влилось в нашу Землю из великих небесных миров через явление Христа. Таким образом, человек созревает для того, чтобы, как посвященный розенкрейцер быть в большей степени ясновидчески введенным в те миры, которые в древности назывались мирами Диониса, а теперь носят имя люциферических миров.

Какого же действие этого вступления в люциферические миры для современного посвященного розенкрейцера?

Если чувство, когда оно пронизано Христом, становится горячим и полным энтузиазма к Божественному, то с другой стороны, те наши способности, с помощью которых мы понимаем, постигаем, охватываем и проницаем мир, озаряются, наполняются и укрепляются началом Люцифера. Таким образом, посвященный розенкрейцер поднимается вперед к люциферическому принципу. В то время, как он делает это, его духовные способности обостряются, вырабатываются благодаря посвящению так, что он может не только мистически чувствовать Христа в своей душе, но и может описать его, рассказать о нем, может достигнуть его в мысленных образах, в духовных образах, так что Христос будет тогда не только смутным чувством и переживанием, но предстанет пред нами в конкретных очертаниях, подобно образам внешнего мира, внешнего чувственного мира. Пережить Христа как душевную субстанцию человек может благодаря тому, что он направит свой взор на тот образ Христа, который выступает перед ним из Евангелий. Но описать Христа, понять его также, как понимают прочие явления и переживания мира, и лишь через это постигнуть все Его величие, Его значение для мира, все Его причинное значение для мирового развития — это возможно только тогда, когда христианско-мистический посвященный поднимается дальше к познанию люциферических царств. Таким образом, в розенкрейцерстве только Люцифер дает нам возможность описывать и понимать Христа. То, что могли сделать века, заключалось в распространении Евангелия, в передаче слов, исходящих из Евангелий, в согревании этим Евангелием сердца, в том, что тепло и энтузиазм, которые изливались из Евангелия прожигали душу. Но теперь мы уже стоим перед таким человеческим развитием, которое не может больше удовлетворяться, получая простую передачу Евангелия в прежнем виде; теперь люди требуют другого. Те, кто не захотят этого другого, понесут на себе карму сопротивления люциферическому принципу. Пусть между нами будем еще много людей, которые говорят: «Ах, что такое Антропософия! Мы хотим понимать Евангелие как христиане, мы чувствуем себя вполне удовлетворенными им. Из Евангелия говорит нам Христос, и Он говорит из Евангелий также тогда, когда мы получаем их в той передаче, которая осуществлялась в течение веков в традиционной религии». Пусть эти люди думают, что они христиане, пусть они все снова и снова повторяют: «Оставьте нас с вашей Антропософией, у нас есть Евангельский Христос, мы не хотим ничего знать о вашей работе, направленной вами на Евангелие». Пусть они повторяют это, пусть они мнят себя добрыми христианами, в действительности же они враги Христа, они те, которые ради собственного эгоизма, ради того, что они еще могут объявить себя удовлетворенными всем, что предлагается в традиционном истолковании Евангелия, способны вычеркнуть все, что только в будущем приведет полное Христианство к полной славе. Те, кто считает себя теперь лучшими христианами, являются в действительности сильнейшими противниками истинного христианства. Развитие христианства понимают теперь только те, которые мыслят совершенно иначе, которые говорят: «Мы не хотим быть эгоистами, говорящими что с нас довольно Евангелий и что мы не хотим знать никаких абстракций», — ибо то, что предлагает Антропософия совсем не абстрактно. Истинные христиане суть те, которые знают в наше время, что человечеству нужно нечто другое, чем христианство эгоистов, те, которые говорят: мы знаем, что мир не может дольше оставаться с одной прежней передачей Евангелий, для мира необходимо, чтобы свет из области Люцифера пролился на Евангелие. Эти люди внимают учениям, исходящим из посвящения розенкрейцеров, где духовные способности обостряются с помощью принципа Люцифера, чтобы все глубже и глубже проникать в Евангелие, и где посвященным открывается, что Евангелия имеют поистине столь бесконечную глубину, что, разумеется, нельзя думать исчерпать их тем или иным способом. И теперь уже настало время, когда розенкрейцеры должны дать влиться в мир своему учению и когда мистерии розенкрейцерства призваны применить к Евангелиям всю остроту духовных сил, полученных из мира Люцифера. Западная антропософия есть, именно, возможность приобрести себе свет, исходящий из областей Люцифера, и пролить его затем на Евангелия. Антропософия есть средство для истолкования Евангелий: величие, сила и существо Евангелий становятся вполне очевидными, когда свет из царства Люцифера тем окружным путем, как он достигается в мистериях розенкрейцеров, падает на Евангелия. И так, к антропософской работе принадлежит внести свет Люцифера в благую весть о существенной субстанции христианства, проходящей через мир; пролить на Евангелия тот свет, который получается из областей Люцифера на пути розенкрейцерского посвящения. Таким образом, мы видим, что Христос, Который из Бога жившего во внешнем мире, стал мистическим Христом, очистил человеческую душу и благодаря этому вернул ее снова в ту область, которая на время должна была оставаться закрытой от нее, которая в древности называлась областью Диониса, и которая будет вновь завоевана в те времена, навстречу которым идет человечество в будущем. Объяснение Христа с помощью окрепших и озаренных Люцифером духовных способностей есть внутреннее основное ядро антропософского духовного течения, как оно должно влиться на Западе. Сказанное мною есть миссия розенкрейцерства для будущего.