Кто проследит за развитием человеческого духа на протяжении столетий или тысячелетий, тот выработает в себе чувство того, как этот человеческий дух продвигается вперед все к новым и новым достижениям в области познания и в области своих действий. При этом не стоит уж очень подчеркивать слово прогресс, потому что в нынешние грустные времена, наступившие для человечества, это с определенным правом могло бы вызвать горькие сомнения. Но другое ясно встает перед глазами, если рассматривать развитие человеческого духа: формы и образы, в которых проявляются эти стремления человеческого духа, существенно изменяются от столетия к столетию. И поскольку мы в наши дни, рассматривая вещи таким образом, имеем дело в основном с целенаправленным познанием, которое стремится, в известном смысле, по-новому вступить в развитие человечества, нам следует, правда, только для сравнения, подумать о том, с каким трудом удается удержаться в поступательном движении развивающегося человечества тем воззрениям, которые, в известном отношении, приходят в противоречие со старыми. Все снова и снова при этом надо обращать внимание на то, как трудно, например, было обратить привычное для человека мышление и восприятие в пользу коперниканского мировоззрения (ведь в некоторых областях это длилось веками) — мировоззрения, которое порвало с тем, во что люди в течение долгого времени, исходя из своих чувственных наблюдений, считали себя обязанными верить как в истину о мироздании. Потом пришло время, когда люди уже больше не смели полагаться на то, что они видели своими глазами в отношении восхода и захода Солнца, в отношении движения Солнца, когда им пришлось-таки принять, что в определенной связи, по крайней мере по отношению к Земле, Солнце стоит неподвижно. Человеческие привычки мышления и восприятия нелегко приспосабливаются к таким поворотам в познании.

В антропософски ориентированной духовной науке, которой должны быть посвящены рассуждения сегодняшнего вечера, приходится еще в значительно большей мере иметь дело с таким поворотом, особенно тому, кто, опираясь на хорошую естественнонаучную основу, веря в то, что он может позволить содержанию духовной науки убедить себя, верит также в неизбежность ее воздействия на настоящее и на дальнейшее развитие человеческого мышления, восприятия и чувствования. Мы уже можем сказать — разрешите мне эти слова в качестве введения: «Имея дело с чем-либо подобным коперниканскому мировоззрению, приходится иметь дело с бесчисленными представлениями, с мнениями, вынесенными из прошлого, о которых люди думали: если бы нечто другое заняло их место, то пусть бы уж это случилось ради религиозных представлений и тому подобного». К тому же, о чем речь должна идти сегодня вечером, присоединяется еще многое другое. Здесь приходится иметь дело не только с представлениями, которые противостоят, скажем, учению Коперника, но здесь приходится иметь дело с тем, что в наше время очень многие люди, особенно большинство тех, кто считают себя просвещенными и образованными, не только выставляют свои предрассудки, свои привычные восприятия, но и с тем, что ныне просвещенный и образованный человек вообще до некоторой степени стыдится серьезно вдаваться в ту область, о которой должна говорить Антропософия. Считается, что этим в какой-то мере роняют свое достоинство, хоть и не перед внешним окружением, но перед самим собой, когда соглашаются, что о вещах, о которых предстоит сегодня говорить, можно иметь столь же основательно научное познание, как и о внешней природе, считается, что перед самим собой в какой-то степени надо оставаться глуповатым или детски наивным.

Это те вещи, которые следует принять во внимание, когда сегодня пойдет речь об антропософски ориентированной духовной науке. Тот, кто говорит, исходя из познаний этой науки, знает те возражения, которые, разумеется, сегодня еще должны вставать перед сотнями и тысячами; он знает возражения, возникающие уже на том основании, что сегодня вызывают сомнения не только отдельные истины и результаты духовной науки, но что сегодня вообще сомневаются в том, что можно приобрести познание, приобрести знание в той области, куда простирается антропософски ориентированная духовная наука. То, что по поводу области вечного в душе можно развивать представления, связанные с верой (общие представления, связанные с верой), это очень многими людьми нашего времени считается чем-то вполне обоснованным, то же, что об этих фактах, ускользающих от чувственного мира, в отношении бессмертно-вечного в человеческой природе можно развить действительное фактическое познание — это принимается в широчайших кругах, как раз в тех, где верят, что их суждения выносятся из современного, научно-обоснованного способа представления, — это принимается во многих отношениях за нечто фантастическое, существующее только в мечтах.

Сегодня вечером мы не будем иметь дела с фантазиями или мечтами, но с той областью, которая уже, я бы сказал, первыми своими положениями отпугивает человеческое исследование и особенно — научное исследование. Мне бы только хотелось совсем кратко коснуться того, что антропософски ориентированная духовная наука не хочет быть чем-то вроде сектантства. Тот ее совершенно не понимает, кто считает, что она желает выступить как обоснование какого-то нового вероисповедания. Этого она не желает.

Она, в том виде, как она желает выступить в наши дни, является необходимым следствием именно того, что в качестве представления выражающего мировоззрения, в качестве общего, даже популярного, представления широчайших кругов человечества было внесено развитием естествознания. Это развитие естествознания, дающее сегодня так много понятий, которое в свою очередь служит источником чувств и восприятий для мировоззрения широчайших кругов, этот естественнонаучный подход к рассмотрению вещей, он ставит себе задачей обосновать, объяснить то, что дается внешним чувствам, то, что в естественных законах, охватывающих факты внешнего восприятия, доступно человеческому рассудку.

Уже при обращении к живому можно видеть — в других областях это несколько сложнее, но в живом это выступает на свет вполне отчетливо, — можно видеть, как естественные науки в наши дни должны заботиться о том, чтобы все сводить к началу, к тому, что в какой-то степени дает в зародыше структуру, исходный план растущего, становящегося, расцветающего. Когда естествоиспытатель хочет уяснить себе рассудочным образом тело животного или человека, он идет назад к рождению, он изучает эмбриологию, он изучает то, из чего развивается растущее, становящееся. К рождению, к началу того, что простирается перед чувственным восприятием, к этому обращается естествоиспытатель.

Когда же естествознание стремится к объяснению мира, оно в различных гипотезах, в обоснованиях того, что могут дать геология, палеонтология, отдельные отрасли естествознания, обращается к тому, что оно может себе строить на представлениях — хотелось бы так выразиться — в отношении рождения мироздания.

И даже если тот или другой сомневается в том, что такой образ мыслей является обоснованным, к нему всегда стремятся. Известны ведь те мысли, которые человек создал себе, если, скажем, не для того чтобы обосновать начало земного существования, то, по крайней мере, для того, чтобы как-то объяснить эпохи далекого прошлого, такие эпохи, когда, например, по Земле еще не ходил человек, чтобы объяснить, исходя из прошедшего, из того, что было заложено в зачаточной форме, последующее — то, что человек имеет в своем окружении, перед своими органами чувств. И вся теория Дарвина или если хотите отвлечься от нее, теория развития, упирается в отыскивание происхождения, возникновения из чего-либо; хотелось бы сказать, мысль всюду должна идти к юности, к рождению.

Духовная наука в антропософском смысле находится в другом положении. И уже в силу этой своей исходной точки она вызывает возражение, причем, без того, чтобы человек это ясно сознавал, неясное возражение, можно сказать, подсознательное возражение, инстинктивное возражение! И такое возражение часто оказывается гораздо более действенным, чем ясно познанное, ясно продуманное. Это духовно-ориентированная наука должна исходить — для того, чтобы вообще прийти к представлениям, — не к общим расплывчатым духовным понятиям, а к духовным фактам, — она должна исходить из смерти. Тем самым с самого начала она ставит себя — можно сказать — в фундаментальную противоположность к тому, что является излюбленным в наше время, к тому, чтобы исходить из рождения и юности, из роста и продвижения в развитии.

Смерть проникает в тело. И сделав обзор современной литературы, вы всюду сможете обнаружить, что добросовестный ученый придерживается именно того взгляда, что смерть как таковая не может быть поставлена в ряд естественнонаучных понятий в том же смысле, как другие понятия. Духовный же исследователь эту смерть, то есть конец, — то, что, собственно, является противоположностью рождению, — должен сделать своей исходной точкой. Каким образом смерть и родственное смерти проникает в жизнь в широком смысле слова — это является основным вопросом. Смерть завершает то, что можно рассматривать с помощью чувств, смерть уничтожает то, что возникает, что развивается перед органами чувств. Смерть охватывает как нечто такое, о чем, так сказать, можно иметь представление, что она непричастна к тому, что здесь, в чувственном мире, действует и развивается, бьет ключом и существует. Существует мнение, в известных границах вполне понятное, хотя и совершенно не обоснованное, что того, что укрывает, окутывает смерть, нельзя знать. И из этого угла человеческого чувства поднимаются, в сущности, все возражения, которые, вполне понятно, могут быть выдвинуты против того, что в наши дни развивается как результаты еще молодой науки. Ибо молодая духовная наука и духовный исследователь на только что указанном основании находятся в совершенно ином положении, даже если о предмете своей области исследования они говорят как естествоиспытатели. Духовный исследователь не может поступать точно таким же образом, как исследователь природы, который устанавливает какой-либо факт, а затем на основании того, относительно чего до известной степени каждый человек убежден, что он может это видеть, этот факт доказывает, потому что духовный исследователь говорит ведь как раз о том, чего нельзя воспринимать органами чувств. Поэтому прежде всего исследователь духовного, когда он говорит о результатах своей науки, вынужден неизбежно указывать на то, как приходят к этим результатам.

Видите ли, в наше время имеется богатая литература в той области, которую сегодня вечером я должен представить перед вами. Критики, считающие себя призванными к этому, возражают все снова и снова против того, что имеется, к примеру, в моих работах, хотя, в сущности, это доказывает лишь сколь неточно, сколь поверхностно вещи были прочитаны: духовный исследователь только утверждает, что дело обстоит так-то и так, но он не доказывает.

Да, глубокоуважаемые слушатели, он и доказывает, но иным способом. Он говорит сначала, как пришел к своим результатам. Он должен сначала показать, каков тот путь, который вводит в область фактов. Этот путь поразителен уже тем, что он является непривычным для современных привычек мышления и восприятия. Но, прежде всего, следует сказать, что именно духовный исследователь приходит в своем изыскании к выводу, во многих отношениях важному, что теми методами, теми приемами работы (которых духовный исследователь не отвергает, но которыми он как раз восхищается), с помощью которых естествознание пришло к своим блестящим результатам, нельзя проникнуть в сверхчувственное. Да, как раз из этого переживания — сколь ограничены приемы естественнонаучного мышления — исходит духовная наука, но не так, как это часто делается в наше время, когда в отношении того, в чем естественные науки достигли своих границ, просто говорят, что здесь проходит граница человеческого познания, а таким образом, что именно на этих границах стараются подойти к совершенно определенным переживаниям, которые могут быть достигнуты только на этих границах.

Об этих пограничных точках человеческого познания я говорил, в частности, в своей последней, появившейся на этой неделе, работе «О загадках души».

Что же касается таких пограничных точек человеческого познания, то те люди, которые принимают познание не как нечто налетевшее на них извне, которые боролись за познания, которые боролись за истину, они, хотя бы на этих границах, всегда имели определенные переживания. Но надо сказать, времена меняются, человечество продолжает развиваться. Еще сравнительно недавно выдающиеся мыслители и борцы за познание относительно этих пограничных точек придерживались мнения, что с этих точек нельзя сдвинуться, что на них следует остановиться. Те из почтенных присутствующих, которые меня здесь часто слышали, знают, сколь мало входит в мою привычку затрагивать личное. Однако, когда это личное находится в какой-либо связи с душевным, оно может быть вкратце изложено. Я могу сказать: как раз то, что я должен сказать о таких переживаниях на границах познания, является для меня результатом более чем 30-летнего духовного исследования. И прошло более 30 лет с тех пор, как эти проблемы, эти задачи, эти загадки, встающие в пограничных точках познания, произвели на меня знаменательное впечатление. Из многих примеров, которые можно привести для подобных пограничных точек, мне бы хотелось выбрать один — тот, на который указал истинный борец за познание Фридрих Теодор Фишер, знаменитый эстетик, бывший также замечательной личностью как философ, хотя в свое время он был слишком мало признан и быстро забыт. Фридрих Теодор Фишер, так называемый Фишер, десятилетия тому назад он ведь написал очень интересное исследование о также весьма интересной книге, написанной Фолькельтом о «Фантазии сна».

При этом Фридрих Теодор Фишер затронул некоторые вещи, которые нас здесь интересовать не будут. Но одно предложение мне хотелось бы выписать, одно предложение, которое, возможно, окажется незамеченным при чтении, одно предложение, которое, однако, как молния, может поразить человеческое сердце, если оно проникается стремлением к познанию, истинным внутренним стремлением к познанию. Это предложение само собой напрашивается у Фишера, когда тот обдумывает, размышляет над сущностью души человека. Из того, что, как он выяснил, современное естествознание может сказать о человеке, он вывел то, что человеческая душа может находиться не только в теле — это совершенно ясно, но также ясно и то, что она не может находиться вне тела.

Итак, глубокоуважаемые слушатели, мы стоим перед полным противоречием — перед противоречием, которое не является таковым, что оно могло бы быть разрешено без дальнейших исследований. Мы имеем перед собой такое противоречие, которое с неизменной необходимостью встает тогда, когда серьезно ищут познания. Фишер еще не мог — ибо для этого время еще не наступило — продвинуться вперед от того, что хотелось бы назвать пребывающим (находящимся в таких точках познания, в таких пограничных точках), продвинуться вперед от познания в обычном смысле слова к внутреннему переживанию такого противоречия. От большинства современных людей науки, когда они сталкиваются с таким противоречием, мы еще и сегодня слышим следующее (их ведь имеется сотни и сотни, Дю Буа-Реймон, талантливый физиолог, в свое время говорил о семи мировых загадках, но эти семь мировых загадок можно умножить до сотен). Сегодняшний современный человек познания говорит: «Человеческое познание доходит до этого места, дальше идти оно не может».

Он говорит это просто на том основании, что в пограничных точках человеческого познания он не может решиться перейти от чистого мышления, от чистых представлений, к переживанию. Начать надо с такого места, где противоречие, которое не надумано, а открылось кому-то через мировую загадку, стоит на дороге, надо пытаться все снова и снова жить таким противоречием, все снова и снова бороться с ним, как борются с повседневными привычками, некоторым образом совершенно погружаясь в него душой. Надо — для этого необходимо известное внутреннее мужество мышления — погрузиться в противоречие, не боясь того, что это противоречие может расщепить представление души на части, что душа не выдержит чего-либо подобного. Подробно об этой борьбе в подобных пограничных точках я говорил в своей книге «О загадках души».

Потому что, когда человек, фиксируя не только свой рассудок, не только свой внешний ум, но всей душой своей подходит к подобным пограничным точкам, тогда он идет дальше. Но он идет дальше не чисто логическим путем, он идет дальше путем жизни в познании. И то, что он при этом переживает, мне бы хотелось выразить сравнением, ибо то, чем являются духовнонаучные пути, суть истинные переживания познания, факты познания. Сегодня язык имеет еще не много слов для этих вещей, поскольку слова предназначены для внешних чувственных восприятий. Поэтому часто то, что отчетливо стоит перед духовным взором, выразить можно только с помощью сравнения. Вживаясь в такое противоречие, чувствуешь себя как бы на границе, где проявляет себя духовный мир, который не может быть найден в чувственной действительности, где он проявляется, но проявляется, до известной степени извне.

Дело обстоит так (о том, хорошо ли это представление обосновано с естественнонаучной точки зрения, речь не идет, для сравнения оно может быть привлечено), — дело обстоит так, как если бы низшее живое существо еще не достигло осязания, а только внутренне переживало бы нечто, переживало бы это в живом постоянном движении, переживало бы границу физического мира, поверхность отдельных вещей. Существо, которое еще не выработало осязания и переживает поверхность чувственных предметов так, что остается еще совершенно замкнутым в себе, которое до известной степени не может еще почувствовать, осязать того, что там находится снаружи за внешними впечатлениями. Именно так чувствует себя чисто духовно-душевное — здесь мы не имеем права думать ни о чем материальном, — чисто духовно-душевное борца за познание, когда он находится на таком месте, как то, которое я описал. Но так же, как у низшего живого существа организм пробивается к тому, чтобы через соприкосновение с внешним чувственным миром, дифференцировавшись, обрести осязание, посредством которого осязают поверхность, посредством которого знают, является то или иное на поверхности шероховатым или гладким, теплым или холодным, как открывается наружу то, что живет внутри, также завоевывается возможность именно на этих границах пробиться к тому, чтобы обрести для себя духовное осязание. Только тогда, когда возможно, годами, как это часто бывает, в таких пограничных точках познания всеми силами стараются пробиться в духовный мир, тогда достигают реальности духовных органов. Я говорю лишь элементарно о том, как развивается это осязание. Но можно, чтобы придать окончательный смысл тому или другому выражению, говорить о том, что при продолжении внутренней работы все дальше и дальше из замкнутости в себе развиваются духовное зрение, духовный слух. Сегодня еще многим людям представляется абсурдным говорить о том, что душа вначале является таким же недифференцированным органом, как организм низшего существа, что она образует свои органы чувств из своей субстанции и что из этой субстанции могут образоваться душевные понятия, душевно дифференцированные духовные органы, которые затем противопоставляются духовному миру.

По праву можно сказать: духовная наука, во всех отношениях научно обоснованная, систематически представленная, впервые выступает в наше время в развитии человечества как движение вперед по пути познания. Но она во всех отношениях является чем-то новым. Борьбу за нее, стремление к ней мы видим в прошлом у самых выдающихся людей познания. И на одного из них, на Фридриха Теодора Фишера, я уже указал. Я хочу еще раз прямо на его собственном высказывании показать, как он оказался на такой границе познания, как он на ней остановился, как он не сделал перехода от внутреннего побуждения к тому, чтобы пробиться через границу к духовному осязанию. И потому я хочу прочесть вам именно то место из сочинений Фридриха Теодора Фишера, где он рассказывает, как в связи со своими исканиями в области естественнонаучных познаний он подошел к такой границе, где дух прокладывает себе дорогу к человеческой душе. Это было в то время, когда материалистически ориентированное естествознание поставило много загадок перед серьезным устремлением к познанию, так, что очень многие люди сказали: о душе совершенно невозможно говорить иначе, чем как о продукте материальной деятельности.

Вот его слова: «Нет духа, где нет нервного центра, где нет мозга, говорят противники. Нет нервного центра, нет мозга, скажем мы, если дух не распространяется по бесчисленным ступеням от самых основ. Легко иронически говорить о проявлении духа в граните и извести — не труднее, чем было бы нам иронически спросить, каким образом белок в мозгу возвышается до идей. Человеческое познание не поддается градации по степеням. Остается тайной, как случается и как происходит то, что природа, в которой дух, казалось бы, должен быть усыплен, являет столь совершенное отражение духа, что мы набиваем на этом себе шишки».

Я прошу вас, глубокоуважаемые слушатели, обратить внимание на то, как искатель познания выражается, что «набиваем на этом себе шишки!» Здесь вы имеете внутреннее переживание того, кто борется за познание, с этими ударами, нанесенными искателю познания!

«Это является выражением такого сияния Абсолюта, что гегелевские понятия иного бытия и бытия вне себя, как бы ни была содержательна формула, не говорят почти ничего, и только остается скрытой твердость видимой стены, по которой проходит раздел. Признание этого раздела и удара при таком отражении можно найти у Фихте, но без всякого тому объяснения».

Здесь мы имеем повествование, которое человек приводит о своей борьбе за познание в то время, когда еще не могло созреть решение, духовнонаучное решение, не только подойти к этому удару и отражению, но и пробиться через стену, отделяющую от духовного мира. Я могу только в самом принципе говорить об этих вещах, подробно изложенными вы найдете их в моих книгах. В основном в «Как достигнуть познания высших миров» и во второй части моего «Очерка Тайноведения» вы найдете изложенным во всех деталях то, что душа во внутренней активности, во внутреннем упражнении, если позволительно такое выражение должна предпринять по отношению к самой себе, чтобы то, что является в ней недифференцированным, преобразовать в духовный орган, который будет тогда способен созерцать духовный мир.

Но очень многое необходимо, если на этом пути действительно хотят прийти к исследованию. Очень многое нужно потому, что в наше время — благодаря привычкам, возникшим как раз в естественнонаучной области, в области естественнонаучного мировоззрения, которое в своих границах имеет свое полное обоснование, — в человеческую жизнь проник особый способ мышления, противоположный путям, ведущим в духовный мир, так что совершенно понятно, что с естественнонаучной стороны можно слышать только о вещах, которые, собственно, ничего не желают знать о духовном мире, каким он является в действительности. Я хочу указать только на одно обстоятельство, — как говорилось, подробности можно найти в названных книгах, — я хочу указать, что человек, так сказать, должен завоевать себе совсем иной род представления. В обычной жизни довольствуются понятиями, представлениями, если могут себе сказать: эти понятия, эти представления образованы так, что они являются отображением какого-то внешнего факта или внешнего предмета. Этим довольствоваться духовный исследователь не может, уже представления, понятия становятся в его душе чем-то совершенно иным, чем они являются в соответствии с мыслительными привычками современности. Если мне снова будет разрешено прибегнуть к сравнению, мне бы хотелось указать на то, каким образом в наши дни духовный исследователь противопоставляет себя миру. Материалисты, спиритуалисты, пантеисты, индивидуалисты, монисты и т.д. и т.д. — все эти люди считают, что они как-то могут проникнуть в мировые загадки, с помощью определенных представлений, понятий пытаются получить картину мирового прошлого. Так воспринимать понятия духовный исследователь уже совершенно не может. Он должен занять по отношению к понятию такое положение, чтобы он всегда ясно сознавал: в понятии, в представлении он имеет то же самое, что имеют в чувственном мире, когда фотографируют, например, дерево или другой предмет с определенной стороны: одну картину получают с одной стороны, с другой стороны — другую, с третьей стороны — опять другую, с четвертой стороны — опять-таки иную картину. Картины отличаются друг от друга, и только все вместе, будучи скомбинированными в духе, они дают дерево как сформированное представление. Но вполне можно сказать: одно противоречит другому! Вы только посмотрите, как совершенно по-разному выглядит предмет, если вы его фотографируете с одной и с другой стороны! Все эти представления пантеизма, монизма и т.д. предстают перед духовным исследователем как нечто, являющееся не чем иным, как различными восприятиями действительности. Ибо духовная действительность, поистине, предстает перед жизнью представлений, жизнью понятий совсем не так, что можно было бы сказать: такое-то понятие является отображением..., но всегда надо обходить вокруг предмета, всегда надо, подходя с различных сторон, строить различные понятия. Тем самым человек оказывается в состоянии развить значительно более подвижную внутреннюю душевную жизнь, чем он привык это делать для внешнего чувственного мира, но это заставляет также и понятия превращать в нечто значительно более живое. Они уже не являются отображениями, но благодаря тому, что они переживаются, они становятся гораздо более живыми, чем они бывают по отношению к обычной жизни и ее предметам.

Я могу объяснить это следующим образом. Представьте, что перед вами роза, срезанная с розового куста. Вы составляете себе представление о ней. Ну да, такое представление вы можете себе составить, и обычно это представление будет сопровождаться у вас чувством, что оно выражает нечто действительное, роза является чем-то действительным. Духовный исследователь никогда не сможет продвинуться на своем пути, если он удовлетворится таким представлением: роза есть нечто действительное. Роза, представленная сама по себе как цветок на коротком стебле, совсем не является чем-то действительным в себе, такой, как она есть, она может существовать только на розовом кусте, розовый куст является тем действительным! И потому духовный исследователь по отношению к отдельным предметам, для которых люди составляет себе представления, веря в то, что они являются чем-то действительным, должен приучить себя всегда сознавать, в каком ограниченном смысле такой предмет представляет собой нечто действительное. Он должен чувствовать, имея перед собой розу с черенком вместо стебля, что это не есть нечто действительное, он должен воспринять, почувствовать, пережить степень недействительности, содержащейся в этой розе, состоящей из одного лишь цветка.

Тем же, что это распространяется на весь подход к рассмотрению мира, тем оживляется и сама жизнь представлений и тем самым получают уже не искалеченные, умерщвленные представления, которыми довольствуется современное естественнонаучное мировоззрение, а получают представления, которые живут вместе с вещами. Правда, когда исходят из привычек современного мышления, вначале испытывают различные разочарования — разочарования, возникающие из-за того, что то, что при этом переживается, действительно уж очень отличается от привычек современного мышления. Иногда приходится говорить довольно парадоксальные вещи, когда, исходя из познания духовного мира, говорится о предметах, которые повсюду обсуждаются и в которые верят в наши дни.

Видите ли, сегодня можно быть очень ученым человеком, скажем, в области физики, выдающимся ученым, и можно по праву вызывать восхищение своею ученостью и все же работать только с такими понятиями, которые недоведены, недоработаны до такой возможности, как я сказал, оживить мир представлений. Я высказал лишь нечто совершенно элементарное. Но это элементарное у духовного исследователя должно распространяться на весь подход к рассмотрению мира. Я хочу привести пример. Профессор Девард в начале века прочитал в Лондоне весьма замечательную лекцию. Эта лекция, я бы сказал, каждой своей фразой указывает на огромную ученость нашего времени, которое в смысле физических представлений имеет такой большой опыт, какой только можно иметь. Ученый делает попытку, исходя из физических представлений, какими их создает себе современный физик, говорить о конечном состоянии Земли — соответственно, о некотором будущем состоянии Земли, когда должно будет отмереть многое из того, что теперь еще может существовать. Он говорит очень правильно, так как опирается на достаточно хорошо обоснованные предпосылки. Он говорит о том, как через столько-то и столько-то миллионов лет должно будет наступить такое состояние Земли, когда температура повысится на столько-то и столько-то сотен градусов и как тогда — это можно очень хорошо вычислить — должны будут измениться определенные вещества. Это можно вычислить, и он рассказывает, что, например, молоко тогда уж не сможет быть жидким, как теперь, а должно будет стать твердым, что белок, если им смажут стены, будет светиться так, что можно будет читать газеты, не пользуясь никаким другим светом, так как и от белка получат достаточно света, и много таких же подробностей. Вещи, которые теперь не смогли бы выдержать давления и в несколько граммов, станут по своей консистенции, по своей материальности столь твердыми, что на них можно будет подвесить сотни килограммов, — короче говоря, профессором Девардом дается широчайшее описание будущего состояния Земли. С точки зрения физики здесь нельзя сделать ни малейшего возражения, но для того, кто воспринял в свою душу живое мышление, дело представляется иначе. Для того, кто воспринял в свою душу живое мышление, если он примет такую форму представлений, какую дает профессор, перед ним по необходимости предстанет то, что он должен будет сказать себе нечто, что по методу, по способу воззрения совершенно подобно выводу и образцу мыслей этого ученого.

Представьте себе, что берется, например, двадцатипятилетний человек и ведется точное наблюдение (в наше время уже ведь можно ставить такие наблюдения, мне стоит лишь напомнить о рентгене), ведется точное наблюдение, как известные органы, скажем, живот, изменяются год от года, изменяются в течение 2-х, 3-х, 4-х, 5-ти лет, они принимают иные конфигурации. Это можно описать так, как делает физик, когда он сравнивает следующие друг за другом состояния Земли, а затем вычисляет, как через миллион лет должна будет выглядеть эта Земля. Но и в отношении человека можно предпринять то же самое: наблюдают, как изменяется год от года, скажем, живот или сердце, затем рассчитывают, как, скажем, через 200 лет должен будет выглядеть человек после таких изменений. Будет получен столь же хорошо обоснованный результат, если вычислить, как должен будет выглядеть человек через 200 лет, если правильным образом учесть отдельные воззрения, но человек окажется к тому времени уже давно умершим — его больше нет!

Видите ли, что я имею ввиду. Речь идет о том, что в одном случае из непосредственного опыта знают, что такие вычисления не соответствуют действительности, так как через 200 лет человеческого тела с этими изменениями уже не будет существовать. Но для Земли такие вычисления проводятся. При этом не принимают, однако, во внимание, что Земля через два миллиона лет как физическое существо тоже будет давно мертва, ее не будет существовать, так что все ученые вычисления этого состояния не имеют никакого реального значения, поскольку реальности, к которой они применяются, не будет существовать.

Это идет очень далеко. Вы можете сделать для человека столь же хороший расчет как вперед, так и назад, можете вычислить, как человек, судя по небольшим изменениям за два года, выглядел 200 лет назад — но его тогда еще не было. Однако по тому же самому методу была построена теория Канта-Лапласа — та теория, которая считает, что когда-то существовало состояние туманности, вычисленное из современного состояния. Вычисления вполне правильны, наблюдения совершенно верны, но для духовного исследователя становится ясным, что в то время, когда вся эта туманность должна была существовать, не родилась еще сама Земля, не родилась еще сама солнечная система.

Я хотел привести эти вычисления, глубокоуважаемые слушатели, только для того, чтобы показать вам, как вся внутренняя жизнь души должна выйти из абстракции, как она должна погрузиться в живую действительность, как сами представления должны сделаться живыми. В своей книге «О загадке человека», вышедший два года назад, я делаю различие между представлениями, соответствующими и не соответствующими действительности. Коротко это сводится к тому, что духовный исследователь должен указывать, что путь его является таким, что средства познания, которыми он пользуется, сначала должны быть пробуждены, что он должен преобразовать свою душу, чтобы иметь возможность направить взор в духовный мир. Тогда результаты этого принимают такую форму, что можно сказать: духовный исследователь спекулирует не о том, является ли душа бессмертной, проходит ли душа через рождение и смерть, но путь исследования ведет его к вечному в душе человека, к тому, что проходит через рождение и смерть, его путь исследования показывает ему, что в человеке живет как вечное.

Таким образом он отыскивает объект, предмет, самое существо. Имея существо, можно познать на этом существе его качества, так же, как по розе можно познать ее цвет. Поэтому часто создается впечатление, будто бы духовный исследователь только утверждает: это так..., поскольку в качестве доводов он всегда должен указывать, каким путем приходят к этим вещам, он должен в известном смысле начинать там, где прекращается другая наука. Но тогда становится возможным действительное проникновение в те области, которые, я бы сказал, принимают смерть в качестве своей исходной точки, точно так же, как области, находящиеся в поле зрения естественных наук, принимают за исходную точку рождение и юность. Однако надо вполне ясно представлять себе то, что эта смерть ни в коей мере не является, как это обычно считают, лишь тем, чем завершаются внешним, чувственным образом видимые формы, но она представляет собой нечто такое, что принимает участие в бытии, так же, как в бытии принимают участие силы, вызываемые к жизни рождением. Мы встречаемся со смертью не только тогда, когда она настигает нас в единожды совершающемся событии, мы носим в себе силы смерти — силы разрушения, силы непрерывного разрушения — так же, как мы носим в себе силы рождения, или те силы, которые даны нам рождением в качестве сил созидания.

Правда, для того, чтобы в этом убедиться, необходимо быть в состоянии провести истинное исследование на границе между естествознанием и духовной наукой. Относительно многого, конечно, сегодня я могу только привести результаты и с тем лишь, чтобы возбудить мысль, если бы мне нужно было излагать со всеми подробностями то, над чем я хотел бы заставить задуматься, мне пришлось бы прочесть много лекций. Таким образом, желая проследить сказанное, надо начать с точки, лежащей на границе между естествознанием и духовной наукой. Так часто думают и думали (сегодня для науки эти вещи большей частью являются уже пройденным этапом, только движения с популярным мировоззрением, они еще занимают позиции, оставленные наукой десятки лет назад), так часто думают, что нервная система человека, его нервный аппарат, является просто инструментом для мышления, чувства, воли — короче, для переживаемого душой.

Тот, кто такими душевными органами, как духовные очи, духовные уши, как я их, хотя бы в принципе, описал, учится познавать душевную жизнь, кто ее впервые открывает, эту душевную жизнь, тот знает, что говорить, что мозг — это инструмент для мышления, все равно, что сказать следующее. Я иду по дороге, которая, быть может, намокла, я оставляю на ней следы своих ног, потом эти следы кто-то находит, он хочет их объяснить. Как он их объясняет? Он объясняет их тем, что внизу, в земле, есть различные силы, вздымающие и втягивающие вниз, и что под их вздымающим и втягивающим действием образованы эти следы..., но это совершенно не восходит к силам земли, образовавшим эти следы, поскольку оставил их я и в них можно точно опознать мои следы. Так объясняют физиологи в наше время, что происходящее в мозгу исходит от мозга, поскольку всякому мышлению, представлению, чувству соответствует нечто в нервной системе. Именно так, как мой след соответствует шагам моих ног, в мозгу действительно нечто соответствует тому, что душа имеет в качестве впечатлений, но душа это прежде запечатлела. Столь же мало, как земля или следы моих ног, являются органами моего хождения, столь же мало, как земля их образует, столь же мало является мозг органом всяких явлений мышления и представления. И так же, как я не могу идти без почвы — я не могу идти по воздуху, мне необходим грунт, если я хочу идти, — так же необходим мозг, но не потому, что он производит душевное, а потому, что душевное нуждается в мозге, в почве, на которой оно выражает себя пока человек живет в теле между рождение и смертью. Оно не имеет к нему, таким образом, никакого отношения.

И именно естествознание, состояние которого считается в наши дни столь блестящим, получит свое полное разъяснение, когда произойдет тот поворот в мышлении, на который я здесь указал, который, безусловно, является столь же радикальным, как коперниканское мировоззрение по сравнению с мировоззрением, которое имелось до того, но который по сравнению с существующим мировоззрением является столь же обоснованным, как мировоззрение Коперника было обосновано по сравнению с более ранним мировоззрением. Ибо, продвигаясь вперед по пути исследования души, устанавливают также, что процессы в мозгу, в нервной системе, соответствующие душевной жизни, являются не созидающими, не чем-то таким, что существует благодаря тому, что продуктивная, растящая, расширяющая деятельность проявляется в нервной системе, как и в остальном организме, — нет. То, что душа совершает в нервной системе, есть разрушительная деятельность, — во время бодрствующего сознания, без погружения в сон действительно есть разрушительная деятельность. И только благодаря тому, что нервная система присутствует в нас таким образом, что она должна все снова и снова освежаться остальным организмом, может эта уничтожающая, разрушающая, разлагающая деятельность, через мышление охватывающая нашу нервную систему, все снова и снова уравновешиваться. Разрушительная деятельность здесь налицо — деятельность, качественно совершенно тождественная той, которая охватывает человека, когда он умирает, когда организм полностью распадается. Смерть постоянно живет в нас благодаря способности представления. Я бы сказал: раздробленная на атомы, смерть постоянно живет в нас, и однократная смерть, которая охватывает нас, она лишь суммирует то, что постоянно работает в нас разрушающе, правда, постоянно оказываясь уравновешенным, — однако сами эти уравновешивания таковы, что все-таки в конце концов вызывается и спонтанная смерть.

Смерть надо понимать как силу, действующую в организме, так же, как понимают жизненную силу. Но если вы сегодня рассмотрите естествознание, которое вполне обосновано в своей области, то вы найдете, что оно ищет только созидающих сил. То, что разрушает, то ускользает от него. Поэтому-то из уничтожения может снова возникнуть новое, хотя теперь уже не телесное — поскольку как раз телесное уничтожается, — а духовно-душевное, которое не наблюдается внешним естествознанием, так как оно всегда выпадает из его поля зрения и поддается лишь наблюдению, протекающему так, как я описал это ранее. Тогда действительно оказывается, что в то время как мы ведем свою жизнь, вся наша душевность подчинена не только той Земле, той почве, на которой она должна развиваться и которую она даже уничтожает в меру своих представлений, в меру своей деятельности, но что вся наша душевность принадлежит, кроме того, и духовному миру, который нас окружает, внутри которого мы находимся своим духовно-душевным существом так же, как своим физическим телом мы находимся внутри чувственно-физического мира. Истинное отношение человека к духовному миру, пронизывающему все, что является физическим, к истинному, конкретному, реальному духовному миру, — это то, к чему, таким образом, стремится духовная наука. И тогда появляется возможность наблюдать далее, как то, что живет и действует в нас как душевное, что в описанных мною границах разрушает, оказывается взаимосвязанным целым, — то, что я назвал душевным развитием, есть продвижение вперед от обычного сознания к созерцательному.

Об этом я говорил в своей книге «О загадке человека». Это созерцательное сознание развивает возможность иметь имагинативные познания. Эти имагинативные познания дают не то, что является внешне чувственным, но они дают только в отношении самого человека — от остального мира я хочу сейчас отвлечься, — они дают в отношении самого человека то, что в нем не воспринимается чувственно. В последнее время, чтобы не возникло никакого недоразумения, я назвал это, то есть то, что первым может быть воспринято таким пробужденным познанием, телом образных сил. Это то сверхчувственное тело человека, которое остается деятельным на протяжении всей нашей жизни от рождения, или, скажем, от зачатия, до нашей физической смерти, которое является также носителем наших воспоминаний но которое как сверхчувственная сущность находится в связи со сверхчувственным внешним миром. Так что наша чувственная жизнь с ее излишком сознания представляет собою всего лишь остров, но вокруг этого острова и даже пронизывая этот остров, располагается связь между телом образных сил человека и его внешним миром. Теперь мы действительно приходим к тому, чтобы привести весь мир представлений — и теперь не иначе, чем я об этом говорил, — к связи с физическим мозгом, который являет для этого почву, но, кроме того, мы приходим к возможности видеть, что тело образных сил является носителем человеческих мыслей, что мысли развиваются в этом теле образных сил, что человек тем, что он мыслит, живет в этом теле образных сил. — Уже по-другому обстоит дело, когда мы совершаем шаг вперед, к другому душевному переживанию — к чувству. Наше чувство, а также наши аффекты, страсти — они находятся в ином отношении к нашей душевной жизни, чем наше мышление.

Духовный исследователь обнаруживает, что мысли, которые мы обычно образуем, связаны с телом образных сил, но не наши чувства, не наши аффекты. Эти чувства и аффекты живут в нас в значительной степени бессознательным образом, но зато они находятся в связи с чем-то гораздо более обширным, чем наша жизнь между рождением и смертью. Не то чтобы человек в той части своей жизни, о которой я теперь говорю, не имел мыслей, все чувства пронизаны мыслями, но мысли, которыми пронизаны чувства, они, как правило, не вступают у человека в обычное сознание, они пребывают под порогом сознания. То, что волнует как чувство, — это пронизано мыслями, мысли эти простираются далеко, так как обнаружить их можно только, если подняться в созерцательном познании к еще более высокому сознанию, к тому что — я имею в виду не суеверные представления, — что я называю инспирированным сознанием.

Если же теперь углубиться в то, что, собственно, погружено в сон в отношении обычного сознания, как человек погружен в сон от момента засыпания до пробуждения по отношению к обычным чувственным представлениям, то можно видеть, что это вздымается, как вздымаются во время сна волны сновидений. Так действительно поднимаются волны чувств — это звучит парадоксально, но это так — из глубин души..., но эти глубины души, доступные инспирированному познанию, это то, что живет между смертью и новым рождением, это то, что вступило в физическую связь через наше зачатие или, скажем, рождение, что проходит через врата смерти и в других условиях ведет духовное существование, пока человек не родится снова. Кто посредством инспирированного познания действительно проникает в то, что живет в мире чувств, тот видит человека не только между рождением и смертью, тот видит человека также и в то время, когда душа живет между смертью и новым рождением.

Это представляется не просто так: мол, дело обстоит так-то..., но указывается на то, как в душе возникают силы, позволяющие рассматривать чувства, аффекты, страсти таким образом, чтобы жить внутри них. Так же, как в растении можно видеть то, что произошло через силу зародыша, так же можно видеть и нечто, что происходит не через наше рождение или зачатие, но что исходит из духовного мира.

Я очень хорошо знаю, сколько возражений может привести современное естественнонаучное мировоззрение против такого представления. Знакомые с подобным естественнонаучным мировоззрением легко скажут: «Да, вот он приходит и рассказывает дилетантским образом, что эти члены его души, которые он желает охватить, исходят из духовного мира, рассказывает об особых конфигурациях, об окрасках чувств так, как если бы в этих чувствах, с одной стороны, имелось указание на нашу жизнь до рождения, с другой стороны, имелось нечто иное, подобное тому, как зерно в растении есть то, что появится в растении на следующий год. Неужели этот человек не знает (сказали бы люди) чудесных законов наследственности, открытых естественной наукой? Неужели ему не известно, что было известно тем, кто впервые создал науку о признаках наследственности, кто впервые сплавил воедино все то, что было вызвано к жизни знанием о признаках наследственности?»

Хотя, с одной стороны, факты, на которые указывает естествознание, совершенно верны, тем не менее в возникновении наследственности принимают участие наши силы, с помощью которых мы подготавливаемся веками и которые мы посылаем вниз, так что из предков и родителей образуются те сочетания, которые и приводят в конце концов к материальному результату, в который мы облекаем себя тогда, когда спускаемся из духовного мира в физический.

Тот, кто внимательно вглядится как раз в замечательные результаты новых исследований наследственности, тот обнаружит, что то, что духовая наука устанавливает совершенно иным образом, — я бы сказал — на противоположном пути, исходя из души, — полностью доказывается именно естествознанием, в то же время то, что говорит само естествознание, доказывается совсем не естествознанием. На это я могу лишь указать.

Когда же мы вступаем затем в область, обозначенную как воля, она оказывается весьма отличной от того, что имеет человек в обычном состоянии. Что известно самому человеку о том, что происходит в нем, когда мысль «я хочу это иметь» преобразуется в движение руки? По существу, волевой процесс спит в человеке. В отношении чувств и аффектов можно было бы, по крайней мере, сказать: человек дремлет в человеке. Вопрос о свободе потому является столь трудно разрешимым, что воля погружена в сон по отношению к высшему сознанию. К знанию того, что происходит в воле, приходят только тогда, когда в созерцательном сознании поднимаются к истинному интуитивному сознанию — не к тому расплывчатому сознанию, которое в повседневности называется интуитивным, а к тому, чему я в своих работах дал название трех ступеней познания: имагинативного, инспирированного, интуитивного. Тогда вступают в область воли — в то, что должно жить, действовать в нас, но сначала это должно быть извлечено из глубин, лежащих ниже души. Но тогда обнаруживается, что, разумеется, этот волевой элемент еще... — обычная мысль стоит сама за себя — пронизан мыслями, пронизан духовным... Но в то, каким образом мы несем в себе волю, в эту волю проникает теперь своим действием не только то, что мы пережили в духовном мире, что проникает своим действием в наши чувства, наши аффекты между смертью и новым рождением, но здесь действует то, что мы пережили в прошлых земных жизнях. В волевой природе человека проявляется действие импульсов прежних земных жизней. А в том, что мы развиваем, выращиваем в теперешнем волении, я бы сказал, живут импульсы для следующей земной жизни. Так что жизнь человеческая в целом для истинного духовного исследования распадается на такие жизни, которые протекают между рождением и смертью, и на такие — поскольку все физическое существование должно строиться из этого мира, — которые в течение значительно более долгого промежутка времени переживаются в духовном мире. Из таких жизней — из повторных земных жизней, из повторных духовных жизней — складывается цельная человеческая жизнь. Это не фантазия, не случайная мысль, но то, что находят, когда учатся обращать духовное око к вечному, непреходящему.

Эти обстоятельства не исключают человеческой свободы. Не в большей степени, чем была бы исключена моя свобода, если бы я в этом году выстроил себе дом, в котором буду жить через два года. В нем я буду жить свободным человеком, несмотря на то, что я выстроил для себя этот дом..., так предопределяет одна земная жизнь другую, следующую. Но лишь неправильное понимание могло бы это представить как ограничение мысли о человеческой свободе.

Так постепенно в духовном исследовании мы подходим к духовным фактам, исходя из смерти. Даже в деталях такое наблюдение дает многое, если положить смерть в основу духовного исследования так же, как рождение и жизнь зародыша кладут в основу физического исследования. Я хочу привести одно обстоятельство, поскольку я не намерен неопределенным образом вести речь вокруг да около, а привожу конкретные результаты антропософического духовного исследования. Мы можем в обычной духовной жизни делать различие между смертью, происшедшей насильственно, из-за внешнего повода, и смертью, которая проистекает изнутри, будь то изнутри от болезни или от старости. Мы можем, таким образом, различать разного рода смерти. Духовная наука, конкретно входящая в природу смерти, находит следующее.

Возьмем, например, насильственную смерть, врывающуюся в жизнь, — будь то смерть от несчастного случая или от чего-либо другого, короче: насильственная. Наступает событие, прекращающее жизнь в этом земном существовании. От этого единожды случающегося события смерти развитие духосознания для духовного мира после смерти зависит точно так же, как от сил, данных нам при рождении, зависит (именно таким образом, как я это изложил) почва для того, чтобы мы могли развить сознание в жизни. Сознанием иного рода является то, которое мы развиваем после смерти. Сознание, развиваемое нами на Земле, покоится на почве нервной системы так же, как я нахожусь на Земле, когда иду по Земле, в духовном мире покоится сознание после смерти — сознание иного рода, но полное сознание. Когда человек умирает насильственной смертью, это проникает не только в его представления. Представления обычного сознания кончаются со смертью, и начинается иное сознание..., но оно воздействует своей волей, которая, как мы видим, переходит в следующую земную жизнь. Духовный исследователь имеет средства установить, что может происходить в земной жизни, если в предыдущей земной жизни имела место насильственная смерть.

Видите ли, говоря сегодня о подобных вещах, разумеется, знаешь, что самые разные люди скажут: это безумие, ребячество, фантастика. Но результаты являются столь же научно достоверными — только такие я привожу, — как результаты естествознания. Когда жизнь прерывается насильственной смертью, в ближайшей земной жизни это проявляется так, что смерть эта сказывается таким образом, что в совершенно определенные годы следующей земной жизни ею вызываются какие-то изменения жизненного направления. Теперь уже ставятся исследования, касающиеся душевной жизни, но ставятся они, как правило, так, что внимание обращается лишь на то, что находится на самой поверхности. Во многих человеческих жизнях в определенный момент этой жизни наступает нечто такое, что меняет всю судьбу человека, что приводит его на новый жизненный путь, как бы по внутреннему требованию. В Америке такая вещь называется «обращением», поскольку желают найти для нее имя, но нам нет необходимости думать только о религии, человек может быть направлен на иной жизненный путь, на устойчивое изменение направления его воли. Такое коренное изменение направления воли, оно имеет своей причиной насильственную смерть в прежней жизни. Ибо конкретное исследование показывает, что очень часто то, что выступает в смерти, оказывается важным именно для середины жизни. Если же смерть наступает спонтанно изнутри — из-за болезни или из-за старости, — то гораздо большее значение, чем для следующей земной жизни, имеет смерть для жизни между смертью и новым рождением.

Мне хотелось привести этот пример для того, чтобы вы увидели, что речь здесь ведется не неопределенным образом вокруг предмета, но что действительно можно обрести определенные воззрения на отдельные особенности взаимосвязей, встречающихся в жизни. И дело обстоит так, что даже тех, кто убежден в бессмертии человеческой души, духовное исследование заново приводит к осознанию того, что о бессмертии следует говорить не в общем виде, но что через постижение вечного в душе человека становится постижимой человеческая жизнь как таковая. Все своеобразные явления, наблюдаемые тогда, когда обладают способностью ощущать душевный ход жизни в человеке, все чудесные обстоятельства предстают взору, когда известно, что имеешь дело с повторными земными жизнями и повторными духовными жизнями. В духовном мире (я говорю это как бы в скобках) человек находится в таком отношении к духовным существам — не только к людям, с которыми его сблизила судьба и которые также прошли через врата смерти, но и с другими духовными существами, — в каком здесь он находится к трем царствам — к растительному, к минеральному и к животному царству. Духовный исследователь говорит об отдельных определенных Духах, об отдельных определенных духовных существах, о конкретном, индивидуализированном духовном мире, как мы здесь говорим об индивидуализированных существах растительных, животных и минеральных постольку, поскольку между рождением и смертью они являются физическими сущностями. Что прежде всего может потрясти человека (довольно трудно говорить о вещах так, словно они по-новому выступают будто бы из неясных духовных глубин) — это то, что случается, когда само познание совершенно определенным образом вступает в человеческую душу. Вы видели из того, что я сказал, что можно обрести знание о духовном мире. Эти знания — они имеют глубокое значение для человеческой души, они, до известной степени, превращают эту человеческую душу в нечто иное. Это проникает в жизнь человеческой души, причем, безразлично, являешься ли сам духовным исследователем или же только услышал, понял, усвоил то, что было установлено духовным исследователем, — это безразлично, дело не в том, чтобы исследовать самому, достаточно найти, что это может быть понято. Можно найти, что все доступно для понимания, если только достаточно вникнуть. Надо только это воспринять; тогда, если охватить это всем существом, оно настолько войдет в жизнь человеческой души, что когда-нибудь можно будет сказать себе нечто такое, что окажется значительнее всех остальных событий в жизни.

Видите ли, быть может кому-то пришлось пережить нечто тяжелое, грустное — то, что его потрясло, или радостное, что его ободрило, или возвышенное, но если всем своим существом вникнуть в то, что дает душе духовное познание, и быть в состоянии ответить себе на вопрос: «что имеет душа от этих духовных событий?».., если полностью сказать себе, чем сделалась душа через духовное познание, тогда это событие станет важнее, чем все другое, приносимое судьбой, чем все другие переживания судьбы, с которыми встречается человек. Не то, чтобы другие становились меньше, но это становится больше, чем другие. Тогда само познание как судьба внедряется в душевную жизнь человека. Когда познание внедряется таким образом в душевную жизнь человека, тогда начинается понимание человеческой судьбы как таковой, оттуда излучается свет, вносящий ясность в человеческую судьбу. Начиная с этого момента, говорят себе: «Если иметь столь чистое переживание судьбы с духовным, то становится ясно, каким образом судьба ставит человека в жизнь, как наша судьба тянется за нитью, идущей из предыдущей жизни, предыдущая земная жизнь и жизнь между смертью и новым рождением, они снова воздействую из этой жизни на жизнь следующую». И говорят себе также, что обычное сознание лишь грезит о своей судьбе, обычное сознание принимает свою судьбу, не понимая ее, как принимают сны. Созерцательное сознание, к которому человек пробуждается так же, как он от сна пробуждается к обычному сознанию, оно приходит также и к новому отношению к судьбе. Судьба познается как нечто, что работает над всей нашей жизнью в целом, над жизнью, идущей через рождение и смерть.

Не следует понимать тривиальным образом, если духовный исследователь скажет: в твоем несчастии виновен ты сам, — нет, это было бы не только непониманием, это было бы клеветой на духовную науку. Несчастие совсем не обязано быть каким-либо образом обусловлено предыдущей жизнью. Оно может возникнуть спонтанно, но будет только иметь последствия для будущего, а также для всей жизни между земными жизнями, поскольку мы очень часто видим, что из несчастья, из страдания, из боли вырастает то, что является иной формой сознания в высших мирах. Но осмысленность наполняет всю нашу жизнь, осмысленность и понимание нашей судьбы, о которой до того мы только грезили и которую лишь теперь мы учимся постигать.

Когда мы обращаем взор к духовному познанию, прежде всего выступает одно обстоятельство. Тогда уже нельзя сказать нечто вроде: ну, да, хотя после смерти душа могла бы вступить в другую жизнь, ведь с этим можно и подождать. Здесь жизнь берут такой, какой она представляется в физическом мире; с тем, что будет после смерти, можно ведь подождать. — Здесь главное — вопрос сознания. В действительности, то, что наступает после смерти, находится в связи с жизнью, пережитой нами в теле. Так же, как мы здесь, в некотором смысле, благодаря своему телу обладаем сознанием, которое мы имеем в обычном бодрствующем состоянии, так после смерти мы обладаем сознанием, которое строится теперь уже не пространственно из нервной системы, но которое строится теперь по времени — путем созерцания в обратном направлении. Так же, как наша нервная система до известной степени является опорой и точкой отталкивания для нашего обычного сознания между рождением и смертью, так и основой для нашего сознания в духовном мире между смертью и новым рождением служит то, что уже здесь присутствует в нашем сознании. И так, как здесь мы имеем мир вокруг себя, так же, когда мы умрем, мы будем иметь именно нашу жизнь в качестве важного органа вокруг нас. Поэтому многое зависит от сознания в физическом теле, которое может вплетаться в сознание, наступающее для нас после смерти. Тот, например, кто, как это часто соответствует привычкам мышления современности, занимается только физическими представлениями, усвоенными через органы чувств, тот получит для своего сознания, а также для своей памяти, для всего того, что происходит в душе, лишь представления из обычной жизни, и он тоже строит себе мир. Окружение строят себе из того, чем являются внутренне. Так, как тот, кто родился в Европе не может видеть вокруг себя Америку, так как благодаря тому, что рождается в теле, человек обретает свое окружение, так окружение, место пребывания определяется до известной степени тем, что было построено в теле.

Возьмем крайний случай, который, однако, нелегко может осуществиться у человека; предположим, что кто-то отгораживался от всех сверхчувственных представлений. Он сделался атеистом, не восприняв ни разу ничего также и со стороны религии чувства, чтобы ему хотелось бы заняться ею (я знаю, что говорю нечто совершенно парадоксальное, но это имеет прочные духовнонаучные основания); он осуждает себя на то, чтобы остаться в той же сфере, остаться там своим сознанием, в то время как другой, воспринявший духовные представления, будет перенесен в духовное окружение. Тот же, кто воспринял лишь чувственные представления, осуждает себя на жизнь в чувственном окружающем мире.

Как можно работать с пользой в физическом теле, поскольку в физическом теле до известной степени имеешь защитную оболочку от окружающего мира, — как можно работать с пользой, когда в физическом теле присутствуешь в физическом мире, так действия оказываются бесполезными, когда после смерти остаешься в физическом мире. Имея в сознании физические представления, после смерти человек становится разрушителем. — Я уже указал в связи с проблемой наследственности, как силы человека, когда он находится в духовном мире, проникают в мир физический. Кто через свое сознание, распространяющееся лишь на одно физическое, осуждает себя остаться в чувственном мире, тот становится центром разрушающих сил, участвующих в том, что происходит в жизни человека и в жизни мира. Пока мы находимся в теле, для нас возможны чисто чувственные мысли, материальные мысли, тело служит защитой. О, оно в гораздо большей степени является защитой, чем мы думаем! Это весьма удивительно, но для того, кто прозревает всю закономерность духовного мира, в какой-то момент становится ясно, что если бы человек благодаря своим внешним чувствам не был замкнут по отношению к окружающему миру, что в обычном сознании он не в состоянии воспринимать живые понятия, а только убитые, которые должны его удерживать от проникновения в духовное окружение, если бы человек непосредственно мог привести в действие свои представления, если бы он имел их в себе не только как нечто внутреннее, после того как предметы прошли через органы чувств, то и здесь, в физическом мире, человек, если бы он развивал жизнь своих представлений, действовал бы через свои представления убивающе, парализующе. Ибо эти представления являются некоторым образом разрушающими, уничтожающими для всего того, что они охватывают. Только благодаря тому, что эти представления удержаны в нас, они не уничтожают, они вызывают уничтожение лишь тогда, когда находят свое выражение в машинах, в орудиях, которые тоже ведь представляют собой мертвое, происходящее из живой природы. Это, правда, всего лишь образ, но он соответствует действительности. Когда же человек попадает в духовный мир, имея чисто физические представления, он становится центром разрушения.

Таким образом, я привел в качестве примера вместо многих возможных представление..., что мы не имеем права говорить: мы можем ждать, но что в существе человека заложено, развивает ли он чувственные или сверхчувственные представления, так или этак подготавливает он себе следующую жизнь. Она, естественно, будет совсем иной, но она будет развиваться на основе здешней жизни; это то существенное, что надо иметь в виду.

Многое выступит из духовной науки для кого-то совсем иначе, чем он это предполагает. Поэтому в заключение я должен сделать еще одно замечание.

Очень легко могла возникнуть вера, что тот, кто теперь вступает в духовный мир, непременно сам должен быть исследователем духовного. В этом нет необходимости, хотя в своей книге «Как достичь познания высших миров» я описал столь многое из того, что душа должна сделать из себя, чтобы она действительно могла вступить. И в наши дни, до известной степени, это может каждый, но не каждому это нужно. То, что развивается как душевное, является чисто внутренним делом, вытекает же из этого то, что исследованным истинам придается форма понятий, что в такие представления, какие были развиты мн